Поэтому я не либерал. Я считаю, что человек несет в себе не только начало эгоизма и корысти, но и начало добра и альтруизма. Человеку, по-моему, естественно стремиться помогать другим, а не добиваться своего, распихивая локтями и затаптывая слабых и сирых. Эгоизм, корыстолюбие, душевная черствость и равнодушие, по-моему, не норма, а патология, хотя и она, увы, имеет место в человеческой природе. И, более того, люди, которые разжигают в человеке наихудшие страсти, культивируют в нем темные, злые стороны его природы, «освобождают» его от желания самосовершенствоваться, заявляя, что эгоизм-де – норма, сами не понимают, что рано или поздно пожнут бурю.
Наконец, я не верю в бессмысленно жестокосердного Бога протестантов, карающего людей вечной погибелью без всякой их вины; эта вера мне кажется таким же моральным уродством, как и рассуждения либералов о человеке как только лишь об эгоистическом животном. Я все же думаю, что Бог, будучи Высшим Совершенством, обладает и Наивысшей Добротой.
Общество для либералов есть, в свою очередь, не что иное, как договор разумных эгоистов. Это с логической необходимостью вытекает из их названного понимания человека. Таких людей, каких рисует нам либеральная доктрина, – самозамкнутых, корыстных индивидуальностей, на самом деле ничто не может связывать, кроме общей выгоды. Либерализм, как видим, не отрицает очевидного факта – что жизнь сообща лучше, чем жизнь поодиночке, но он сводит это лишь к необходимости: мол, соображения самосохранения, борьбы с враждебным миром требуют объединяться, но и не более того – все другие формы коллективизма есть с точки зрения либерализма просто-напросто подавление личности. Вспомним процессы в США, когда дети подают в суд на своих родителей – за упрек, за обидное слово, за шлепок. В этом смысле данные процессы очень показательны. Ведь США – государство экспериментальное (в гораздо большей степени, чем был Советский Союз). США не имеют своей традиционной истории и представляют собой наиболее чистое и последовательное воплощение либерального проекта, который первоначально существовал лишь в умозрении, в головах философов Просвещения.
Итак, выходит, при либерализме нет и не должно быть матери и дочери, отца и сына, братьев, сестер; есть лишь граждане, которые строят отношения друг с другом сугубо на основе договора, на основе закона. И, кстати, те отношения между Богом и людьми, которые рисует протестантизм, есть тоже своего рода договор, коммерческая сделка. Протестантам нужно знать, что здесь и сейчас, после того как человек принял веру, этот человек уже спасен. Это, извините, логика торговца: протестант отдает Богу себя, свою веру, свою жизнь, Бог же дает гарантию, что протестант спасен. Глубина духовной любви православных подвижников и святых, которые шли на подвиги, считая, что весь мир спасется, а они нет, протестанту недоступны. Парадоксальность традиционного христианского богословия, учащего, что святой, который считает, что он святой, уже не святой, им непонятна. Непонятен им и мистический экстаз исламского суфия, нищего дервиша, живущего стремлением к совершенному Божеству, непонятен и мудрый покой индусского йога, буддистского монаха.
Для этого протестантизм слишком мелок, слишком рационалистичен, слишком буржуазен, слишком суетлив, деятелен – не от слова «дело», а от слова «делец». Это, кстати, верный знак того, что протестантизм не имеет никакого отношения к традиционному, изначальному христианству, он есть плоть от плоти века сего, века торгашей и буржуа, что он есть буржуазно-либеральное, а не какое-нибудь иное христианство. Нельзя быть православным, католиком, мусульманином, буддистом и быть либералом. Для этого надо быть протестантом, для этого надо верить в торговую сделку с Богом, для этого надо видеть и разжигать в человеке лишь худшее.
Поэтому я и не либерал. Я считаю, что общество должно быть целостным и органичным, что в нем искусственные правовые связи не могут вытеснять и заменять естественные, родственные, корпоративные, дружеские… Что, наконец, легче жить, делая сообща одно дело, – это больше соответствует общественной, соборной природе человека, чем нескончаемая грызня всех со всеми, красиво называемая сегодня конкуренцией. Наконец, я не верю в плоского, слащавого и ценящего в людях лишь деньги и преуспеяние протестантского, либерального Бога…