— Неужели я.., о, черт! — Бобби поспешил запихнуть короткую клюшку в мешок и достал ниблик.
Франки не без злорадства наблюдала, как он пять раз подряд ударил по мячу. Вокруг носились клубы песка.
— У тебя очко, — сказал Бобби, подбирая мяч.
— Да уж надо думать, — сказала Франки. — И значит, я выиграла.
— Сыграем еще одну напоследок?
— Пожалуй, нет. У меня куча дел.
— Понял. Иначе и быть не может. Они молча направились к зданию клуба.
— Что ж, до свиданья, Бобби, — сказала Франки, протягивая ему руку. — Было распрекрасно иметь тебя на подхвате и пользоваться твоими услугами, пока я была здесь. Быть может, мы вновь с тобой свидимся, если не подвернется ничего более интересного.
— Послушай, Франки…
— Быть может, ты удостоишь своим присутствием мой прием в саду. Надеюсь, в «Вулвортсе» ты сумеешь по дешевке обзавестись перламутровыми пуговицами.
— Франки…
Слова Бобби потонули в шуме мотора, Франки уже завела свой «бентли». Небрежно махнув ему рукой, она отъехала.
— Черт! — вырвалось у Бобби. Это уж она чересчур. Возможно, он высказался не слишком тактично, но, черт побери, ведь, по существу-то, он прав.
Хотя, возможно, и не следовало так откровенничать. Оставшиеся до отъезда три дня тянулись бесконечно. У викария разболелось горло, и разговаривал он исключительно шепотом и совсем мало. Присутствие своего четвертого сына он переносил с христианским смирением. Только раз или два не удержался — процитировал строфу из Шекспира о том, что «укуса змей страшнее детей неблагодарность…»[11].
В субботу Бобби понял, что накаленную атмосферу родных пенатов ему больше не вынести. Он попросил миссис Робертс, заправлявшую вместе с мужем хозяйством викария, сделать ему несколько сандвичей и, прихватив еще заранее купленную бутылку пива, в одиночестве отправился на пикник.
В последние дни ему отчаянно не хватало Франки. Эти старики просто невыносимы… Знай долдонят одно и то же.
Бобби растянулся на заросшем папоротниками берегу реки, обдумывая важный вопрос: то ли ему сперва закусить, а потом поспать, то ли сперва поспать, а потом закусить.
Вскоре его сморил сон, и все решилось само собой.
Проснулся он уже в половине третьего. При мысли о том, как осудил бы подобное времяпрепровождение отец, Бобби усмехнулся. Прошагать пешком миль двенадцать по свежему воздуху — вот как должно проводить досуг здоровому молодому человеку. И только тогда сей молодой человек с полным правом мог бы произнести сакраментальное: «А теперь, полагаю, я заработал право на обед».
«Чушь какая-то, — подумал Бобби. — Почему право на обед надо зарабатывать, шляясь по округе, когда тебе совсем этого не хочется? И какая в этом заслуга? Если тебе нравится ходить, тогда ты просто потакаешь своим желаниям, а если нет, надо быть полным идиотом, чтобы тащиться в такую даль».
Придя к такому заключению, он принялся за сандвичи, смакуя каждый кусочек. Потом, удовлетворенно вздохнув, откупорил бутылку пива. Пиво оказалось непривычно горькое, но освежало…
Бобби забросил пустую бутылку в заросли вереска и опять откинулся на землю.
Он ощутил себя чуть ли не Господом Богом. Мир лежал у его ног. Слова не новые, но чем они плохи? Все ему подвластно.., все, стоит только захотеть! Великолепнейшие планы, смелые замыслы мелькали в голове. Потом опять стало клонить в сон. Все смешалось. Он уснул… Тяжелым, цепенящим сном…
Глава 7
Спасение
В своем большом зеленом «бентли» Франки подъехала к краю тротуара и остановилась перед большим старомодным особняком, над дверью которого было начертано: «Святая Асафа»[12].
Выскочив из автомобиля, она взяла с сиденья большой букет лилий. Потом позвонила в дверной колокольчик. На пороге появилась женщина в форме медицинской сестры.
— Могу я повидать мистера Джоунза? — спросила Франки.
Сестра с острым интересом окинула взглядом «бентли», лилии и саму Франки.
— Как ему передать, кто его спрашивает?
— Леди Франсез Деруэнт.
Это имя произвело на сестру впечатление — их пациент сразу возвысился в ее глазах.
Она провела Франки наверх, в комнату на втором этаже.
— К вам посетительница, мистер Джоунз. И кто бы вы думали? Это будет вам приятный сюрприз, — заключила она нарочито бодрым тоном, которым обычно разговаривает больничный персонал.
— Господи! — воскликнул изумленный Бобби. — Франки, ты?!
— Привет, Бобби. Я, как и полагается, с цветами. В лилиях есть нечто кладбищенское, но выбирать было не из чего.
— Что вы, леди Франсез, они восхитительны, — сказала сестра. — Пойду поставлю их в вазочку.
Она вышла из комнаты.
Франки села на стул, предназначенный для посетителей.
— Ну, Бобби, — сказала она. — Что все это значит?
— Случай и вправду презабавный, — сказал Бобби. — Я тут у них произвел настоящий фурор. Восемь гран[13] морфия, не меньше. Они хотят написать обо мне в «Лансет»[14] или в «Б. М. Ж.».
— Что это за Б. М. Ж.? — перебила его Франки.
— Британский медицинский журнал.
— Чудненько. Валяй дальше, Бобби, выкладывай, в какие еще журналы они о тебе напишут, смотри какой-нибудь не пропусти.
— А известно ли тебе, моя милая, что полграна — смертельная доза? Я должен был бы быть в шестнадцать раз мертвее мертвого. Правда, был еще один — оклемался после шестнадцати гран, но восемь тоже неплохо, согласна? Я у них герой. Такого случая в их лечебнице еще не было.
— Им крупно повезло.
— А то нет. Теперь есть о чем говорить с остальными пациентами.
Снова появилась сестра, держа в руках две вазочки с лилиями.
— Ведь правда у вас никогда не было такого случая, как мой? — тут же спросил ее Бобби.
— Да уж, мистер Джоунз, вы бы не здесь должны были быть, а на кладбище, — сказала сестра. — Но, говорят, молодыми умирают только праведники. — Довольная собственным остроумием, она хихикнула и вышла из комнаты.
— Ага, что я тебе говорил! — воскликнул Бобби. — Вот увидишь, я еще прославлюсь на всю Англию.
Он все не мог успокоиться. От комплекса неполноценности, который так явственно проявился при его последней встрече с Франки, не осталось и следа. Он с удовольствием смаковал каждую подробность происшедшего и все, что с ним затем проделывали.
— Хватит, — попыталась унять его Франки. — Очень мне интересно знать про всякие там желудочные зонды. Можно подумать, до тебя никто никогда не травился.
— Да, но принять восемь гран морфия и остаться живым — на такое способны только избранные, — заметил Бобби. — Черт подери, я смотрю, на тебя это не произвело никакого впечатления.
— Твоим отравителям сейчас довольно тошно, — сказала Франки.
— Надо думать. Столько морфия зря пропало.
— Он был в пиве, да?
— Ну да. Понимаешь, кто-то наткнулся на меня, когда я спал мертвецким сном, попытались меня разбудить, и ни в какую. Естественно, всполошились, потащили в дом какого-то фермера, послали за доктором…
— Все, что было потом, я уже знаю, — поспешно вставила Франки.
— Поначалу решили, что я сам надумал отравиться. Но когда я рассказал, как было дело, они пошли искать пивную бутылку и, представь, нашли ее там, куда я ее закинул. Ну а после отдали ее на экспертизу — там на донышке были остатки.
— А как морфий попал в бутылку? Что-нибудь прояснилось?
— Ничего. Опрашивали посетителей пивной, в которой я купил бутылку, проверили на анализ другие бутылки — в них ничего.
— Может, кто-то подсыпал, пока ты спал?
— Возможно. Бумажная полоска на пробке была наклеена не очень крепко.
Франки задумчиво кивнула.
— Выходит, что тогда в поезде я была права.
— В чем права?
11
13
14