– Можно знаете что? Поставить машину в женской бане, проковырять дырку в стене и просмотреть все потом!
Жуковский хотел придержать непристойную фантазию друга, но Николай дал знак – мол, подождите, пусть говорит.
– Или кошелек на веревочке кинуть на Невском, а самим с машиной спрятаться!
– И просмотреть потом? – улыбнулся Николай.
– Да!.. Если, предположим, один билет по три рубля… Детям – по рублю… В зале мест сто. Двести – двести пятьдесят рублей, господа! А если много машин? А если по нескольку раз в день?
Жуковский обнял Пушкина.
– Александр, друг мой, здесь другое…
Он стал говорить о просвещении, о том, как важно научить молодое поколение доброму и разумному, что было бы, если бы эта машина могла сохранить для нас древнегреческие трагедии, события истории, лица великих поэтов, спектакли Шекспира в «Глобусе».
– Я полагал, для доброго и разумного довольно книг, – ответил Пушкин, – а это ведь развлечение. Почему бы и не заработать… А чем я могу быть полезен?
Николай подошел, обнял Пушкина.
– Александр Сергеевич… Вот о чем мы подумали с Василием Андреевичем… Что скрывать наше восхищение. Вы – первый поэт России. Для нас было бы честью явить народу чудо не балаганным представлением, а красотой искусства… Вот если бы разыграть, как на театре, какую-нибудь сцену из «Онегина», взять в машину, а потом представить публике.
Пушкин замер.
– Например, бал. Или разговор Евгения с Татьяной.
Пушкин заходил по комнате.
– Нет… Не то… Неинтересно… Разговор – это же слова, их не слышно. Кому они нужны – слова?.. Нужно что-то другое. Чтобы смотреть имело смысл. Посмотрел – и все понятно. И чтобы за душу брало.
Стали вспоминать роман. Ничто не шло в голову. Пушкин вдруг остановился в углу около косматого каторжника. Заглянул ему в глаза. Ни при виде шефа жандармов Бенкендорфа, ни при самом государе не было в глазах изобретателя столько благоговения и страха, как теперь. Он вцепился в машину и не мог оторвать от поэта взгляда.
– Дуэль, – сказал Пушкин.
Потом сели за кофе в кабинете у государя. Пушкин попросил перо и бумагу. Расчертил лист на квадратики.
– Сначала покажем чистое поле и куст. Как будто нет никого. Подъедут сани, Онегин с Ленским выйдут.
Государь, Бенкендорф и Жуковский встали за спиной, с интересом смотрели на рисунки. Рисовал Пушкин и вправду хорошо.
– Потом – пистолеты! Подтащим машину и близко их покажем. А после…
– Нелогично получается, – сказал Бенкендорф, – только сани подъехали – и сразу близко пистолеты.
– Допустимая условность, – ответил Пушкин, – скачок по времени. А потом – две руки берут пистолеты из коробки, и опять – показываем чуть издалека. Они расходятся.
– Хитро́, – улыбнулся Николай, – здорово выдумали.
– Я ничего не выдумывал, государь, это обычные правила композиции. От общего – к частному, от частного – к общему. «Онегин» так и написан.
Сидели долго, рисовали, спорили. Потом хватились:
– А кто играть будет? Актеров позовем?
Задумались. Пушкин сказал:
– Я знаю, господа, что вы сейчас думаете о Каратыгине, но я решительно против. Он и так везде. Куда ни плюнь.
– С другой стороны, его все знают, это обеспечит успех, – заметил Жуковский.
Пушкин замер.
– Стало быть, без Каратыгина «Онегин» никому не нужен? Поэтому вы меня и позвали?
– Нет, конечно, нет, – вступился Николай, – и вправду, давайте без фиглярства, мы же хотим увековечить великое произведение, а не балаган устроить.
Вдруг Бенкендорф сказал:
– А если вы сами, Александр Сергеевич?.. Что может быть изящнее и благороднее: Пушкин в роли Онегина?
– И действительно, – сказал Николай, – для большинства все равно ведь вы – это он.
Пушкин молчал. Потом понял, что ждут его ответа.
– Я согласен… Я о Ленском думаю.
– Может, кто-то из родственников, – Николай задумался, – из своих. Неужели мы не справимся?
– У меня нет родственников такого возраста, – сказал Бенкендорф, – я бы с удовольствием.
– И у меня, – Жуковский отошел к окну, – даже среди дальних племянников.
Посмотрели на Пушкина и Николая. Николай развел руками:
– Я… могу, конечно, сына своего, Александра, попросить. У него же есть способности, Василий Андреевич?
– Конечно, – Жуковский воодушевился, – у него и к музыке, и к театру!
– Неплохо, – сказал Пушкин, – по возрасту подходит, внешность годится.
– А давайте, господа, еще кофе! – воскликнул Бенкендорф. Отозвал Николая к окну – подышать воздухом.
– Государь, – зашептал он, – я не в восторге от этой затеи. Вместо патриотического воздействия на сограждан устраиваем водевиль. Ну бог с ним, пусть – как проба пера, все любят Пушкина, черт бы с ним. Но дуэль! Поэтизируем то, что сами же и запретили. Чему это научит молодежь?