Поначалу взяли в машину подъезд саней.
Государь с Бенкендорфом пили чай и кутались в шубы. Солдаты помогали создателю перетаскивать тяжелую машину. Через какое-то время воодушевленный Пушкин подбежал к саням.
– Вроде бы хорошо получается. Я придумал еще близко подойти и взять лицо Онегина и Ленского. В какой-то момент мы просто покажем глаза одного и второго, что подчеркнет напряжение.
– Очень интересно наблюдать, – сказал Николай.
– Сейчас будем переходить к выстрелу, – сказал Пушкин и убежал.
Погода испортилась. Покуда ехали, серый январский день был не чернее обычного, в воздухе висело, не двигаясь, снежное облако, видно было довольно. Теперь же тучи пришли со всех сторон.
– Ничего, – сказал Пушкин в ответ на испуганный взгляд создателя, – даже хорошо для усиления напряжения.
Зарядили холостыми, чтобы пламя из стволов вырывалось. Дантес полуспал, словно отсутствовал.
– Когда стрелять? – спросил он Пушкина.
– Когда сходиться начнем. Все как в жизни, друг мой, как в жизни.
Создатель замахал руками, подбежал к Пушкину, упал и стал что-то выть. Солдаты его схватили и вернули обратно. Велели запустить машину. Пушкин улыбнулся: мол, все будет хорошо.
Данзас закричал:
– Сходитесь!
Пошли. Машина стала забирать всю жизнь, которую видела перед собой. Поздний январский свет, снежинки в легкой дымке, озябших, мечущихся против ветра галок. Дантес играл неважно, шел в полусне, а Пушкин был тверд и собран. Раздался выстрел. Он упал.
– Очень интересно наблюдать, – повторил Николай.
Бенкендорф не был в большом восторге от этого маскарада, он переживал, что не прислушались к его идеям.
– Александр Христофорович, – обнял его Николай, – это только начало. Долг наш, как современников, в первую очередь взять в машину первого поэта России. А уж после спокойно займемся патриотическим воспитанием студенчества и пейзажами для солдат.
Вдруг послышались крики, все кинулись к Пушкину. Он стонал, как будто и вправду был ранен. Бенкендорф и Николай, обеспокоенные, сошли с саней.
Подбежал Данзас:
– Пушкин ранен!
Подошли ближе. Испуганный, зажимающий рану поэт еле дышал. Доктора не было, да и к чему его было везти с собой?
Бенкендорф схватил Дантеса, затряс:
– Ты что наделал, сукин сын!
Словно очнувшийся Жорж-Шарль сам был испуган и только шептал через плечо графа государю:
– Votre Majesté, je n’y suis pour rien! Je suis là par hasard, sur la demande d’Alexandre[3].
Бенкендорф выхватил из рук Дантеса пистолет, осмотрел его.
– Государь, выстрела не было.
Николай посмотрел, и действительно: порох на полке лежал нетронутым. Заозирались по сторонам, но на сотни шагов были только тучи да галки.
– Кто стрелял? – громовым голосом прокричал граф.
Солдатам было велено обыскать присутствующих. Оружия ни у кого не обнаружилось. Пушкина понесли в сани.
– Везите домой и сразу же отправьте к нему моего личного доктора, Николая Федоровича, – приказал государь Бенкендорфу.
– Позвольте поручить это родственнику, а мне надобно сразу разобраться с уликами, иначе потом никогда правды не узнаем.
Так и условились. Солдаты осторожно погрузили Пушкина в сани, Дантес его обнял. Тронулись.
Бенкендорф вернулся к месту выстрела. Здесь оставались только изобретатель и Николай. Граф встал на место Пушкина, проделал его путь, оглядываясь по сторонам. Приложил руку к животу, к тому самому месту, откуда сочилась у поэта кровь. Поднял голову по линии полета пули. Взгляд его пришелся на машину. Изобретатель упал на колени и заскулил.
Николай пересмотрел сцену дуэли и один, и два, и счету нет сколько раз. Все было так, как виделось при чтении романа. Вот подъехали, вот взяли пистолеты, стали сходиться. Ветер пронес близко, словно у носа, ветку валежника, облако снега заклубилось вдали.
Показались две фигуры. Дантес шел медленно, полуспал, а Пушкин шагал уверенно, натурально, как в театре. Потом упал. Было отчетливо видно, что Дантес не стрелял и сам удивился произошедшему.
Разгадки не было. Время, взятое в машину, осталось в машине и в прошлом, в которое уже не было возврата.
Приходил Жуковский. Принес записку от Пушкина.
Там было: «Государь, я поплатился жизнью за свои грехи и игры, позволенные одному лишь Создателю. Молю не оставить после смерти жену мою и детей. Жду царского слова, чтобы умереть спокойно».
Сдерживая слезы, Николай написал: «Прости и ты. Все вышло по моей вине, и я более достоин смерти как зачинщик безбожной идеи. Не мучай себя. Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки».
3
Ваше величество, я к этому не имею отношения. Я здесь случайно, по просьбе Александра (