— Думаешь, я делаю это потому, что мне стало все равно? — спросил Гаунт.
— А разве нет? Последнюю неделю вы были совсем не тем человеком, под началом которого я начинал служить. Выпивка. Ярость. Идиотские… перепады настроения. Вы ошиблись. Ошиблись жестоко. В Доктринополе, фес, вы были хороши. А с тех пор от вас остались обломки. Ох…
— Что? — рыкнул Гаунт.
— Разрешите говорить честно, сэр, и без обид?
— Разве обычно ты говоришь иначе. Роун?
— Фес, надеюсь, что нет. Вы еще пьете?
— Ну, я…
— Вы хотите, чтобы я поверил в вашу правоту, в то, что вы делаете все это из-за реальных причин? Соберитесь с мыслями. Приведите себя в порядок. Я никогда не любил вас, Гаунт.
— Я знаю.
— Но всегда уважал. Надежный. Отважный. Настоящий воин. Верный кодексу чести. Человек, возродивший Танит такими средствами, о которых другие даже не помышляли. Человек чести.
— С твоей стороны это самый большой комплимент, майор, — сказал Гаунт.
— Простите, сэр, больше это не повторится. Что мне надо знать… осталось ли что-то от этого кодекса сейчас? Есть ли во всем этом честь? Эта фесова миссия почетной гвардии… думаете, мы заслужили такое название?
— Да.
— Тогда покажите мне это. Покажите всем. Докажите, что от вас исходит не только злость и разочарование, и дело не в том, что вы облажались, и вас покарали за это. Докажите, что вы не пьяная развалина, которая быстро катится по наклонной и тащит за собой всех. Для вас, что бы вы ни сделали, все кончено. Но не для нас. Если мы пойдем с вами, лорд-генерал всех нас расстреляет. Нам есть, что терять.
— Я знаю, — сказал Гаунт. Он помедлил с минуту, глядя, как липнут к оконному стеклу хрупкие снежинки.
— Ну?
— Хочешь знать, что все это значит для меня, Роун? Почему мне так плохо после катастрофы в Доктринополе?
— Я прямо-таки заинтригован.
— Добрую часть последних двадцати лет я отдал этому походу. И каждый шаг на этом пути давался с большим трудом. И здесь, на Хагии, слепая тупость одного человека… нашего дорогого лорда-генерала… направила мою руку и разрушила большую работу. Но дело не только в этом. Поход, которому я посвятил столько лет, начат в честь святой Саббат и должен был освободить планеты, которые она сделала имперскими мирами шесть тысяч лет назад. Я особо почитаю ее и предан ее памяти, а этот ублюдок Льюго заставил меня ошибиться на самом священном для нее мире. Я просто фесово облажался в ведении Крестового похода, майор. Я облажался в походе на священном мире святой. И даже это не все.
Он замолчал и прочистил горло. Роун смотрел на него в сумерках.
— Я был одним из избранников Слайдо, которым доверили вести эту войну. Он был величайшим командующим из всех, кого я знал. Он воспринял этот поход как личное дело, потому что был абсолютно и непоколебимо предан святой. Она стала его покровителем, его вдохновением, идеалом, оглядываясь на который он построил военную карьеру. Он сам сказал мне, что в этом походе ясно видел шанс отдать долг благочестия. Я не запятнаю его память, не подведу его здесь. Именно здесь.
— Дайте-ка догадаюсь, — сказал Роун. — И даже это еще не все, ведь так?
Гаунт покачал головой.
— На Формал Прайме, в первые несколько месяцев похода я сражался рядом со Слайдо в яростных боях за города-ульи. Это был один из первых крупных успехов похода. На пиру в честь победы он собрал своих офицеров. Сорок восемь избранных. Мы пировали и праздновали. Мы все были немного пьяны, включая Слайдо. Затем он… он погрустнел той мрачной печалью, которая посещает некоторых людей в разгар пирушки. Мы спросили, что не так, и он ответил, что боится. Мы смеялись! Великий военмейстер Слайдо боится? Он неуверенно поднялся на ноги. Тогда ему уже было сто пятьдесят лет, и годы не были к нему добры. Он сказал нам, что боится умереть прежде, чем закончит свою работу. Боится не прожить достаточно долго, чтобы увидеть полное и окончательное освобождение миров беати. Это была его единственная, всепоглощающая страсть, и он страшился, что не достигнет цели. Мы протестовали… говорили: да вы переживете нас всех! Он тогда покачал головой и ответил, что единственный способ обеспечить успех своей миссии, единственный путь к достижению бессмертия и исполнению долга перед святой — заключен в нас. Он предложил нам клятву. Клятву, скрепленную кровью. Мы взяли штыки и фесовы столовые ножи, чтобы порезать ладони и смешать кровь. Один за другим мы сжимали его кровоточащую ладонь и приносили клятву. Мы поклялись жизнями, Роун, нашими жизнями, что мы закончим его работу. Доведем поход до победного конца. И, проклятье, мы защитим святую от всех, кто посмеет угрожать ей!