Это была победа, как понял Гаунт, едва первые доклады Цабо начали поступать ему по воксу. Они взяли Доктринополь и вышвырнули врага прочь. Очаги сопротивления еще оставались — на улицах западных пригородов кипели бои — и понадобятся месяцы, чтобы отловить всех инфарди, которые сбежали за пределы города. Но это была победа. Лорд-генерал Льюго будет доволен. Или, по крайней мере, удовлетворен. Люди Цабо скоро поднимут имперский штандарт над Цитаделью, и под эгидой аквилы это место вновь будет принадлежать Империуму. Хагия возвращена. Мир освобожден.
Гаунт спустился с командного транспорта и побрел по улице. Он чувствовал себя странно. На этом театре военных действий было весьма мало славы. Конечно, его люди действовали прекрасно, и он был счастлив видеть, как уверенно и эффективно сражались танитцы рядом с новичками-вергхастцами. Но война шла совсем не так, как предпочел бы сам Гаунт. Ему, возможно, понадобилось бы больше времени и больше усилий, но Ибрам сожалел, что Льюго не позволил ему очистить Старый Город. Пардусцы были образцовыми солдатами, и они раскололи этот орешек. Но город уничтожен. И уничтожен напрасно.
Комиссар постоял в одиночестве посреди молитвенного двора, глядя, как ветер играет флагами. Двор был засыпан осколками цветного стекла из витражей ближайшей усыпальницы.
Это был мир святой Саббат. Из уважения к ней его можно было взять не разрушая, чтобы уничтожить врага.
Темнеющее вечернее небо было грязным от пепла и дыма. Спасибо Льюго и его жажде победы: они разорили третий среди самых священных городов Империума. Комиссар-полковник прекрасно понимал, что будет сожалеть об этом всю свою жизнь. Если бы Льюго предоставил ему действовать, он освободил бы Доктринополь и оставил его в целости и сохранности.
Макарот узнает об этом.
Гаунт ступил в холодное безмолвие разрушенного храма и снял фуражку прежде, чем дошел до нефа здания. Осколки стекла хрустели под ногами при каждом шаге. Дойдя до алтаря, он опустился на колено.
— Мученик Саббат!
Гаунт вскочил и огляделся. Шепот донесся справа, и раздавался словно прямо в ухе. Но рядом никого не было. Это все его воображение…
Ибрам вновь опустился на колено. Он хотел помириться со святой в этом священном месте, подумать, можно ли как-то искупить вину за то, каким способом он выдворил врагов из Цитадели. И еще вспомнить Корбека — потерю, которая была для Гаунта действительно ощутимой.
Но он молчал. Слова имперского катехизиса не слетали с губ. Он попытался расслабиться, и его разум обратился к словам «Милости Трона», которые Гаунт выучил еще ребенком в Схоле Прогениум на Игнации Кардинала.
Но даже эта простая молитва не выговаривалась.
Гаунт прочистил горло. Ветер плакал в выбитых окнах. Комиссар склонил голову и…
— Мученик Саббат!
Опять это шипение, справа. Гаунт подпрыгнул, схватившись за болтган и выставив его вперед.
— Кто здесь? Выходи! Покажись!
Никого. Гаунт водил стволом из стороны в сторону.
Наконец он медленно вложил тяжелое оружие обратно в кожаную кобуру, повернулся к алтарю и снова преклонил колени.
Глубоко вдохнув, он попытался еще раз начать молитву.
— Сэр! Комиссар, сэр! — Вокс-связист Белтайн, запыхавшись, вбежал в храм, его вокс-фурнитура свисала с плеча и болталась в такт шагам. — Сэр!
— В чем дело, Белтайн?
— Вы должны это услышать, сэр! Что-то странное!
Странное. Любимое слово Белтайна, сразу расставляющее все по местам. «Вторгшиеся орки всех зарезали, сэр! Это что-то странное!»; «Все очень странно с тех самых пор, как появились генокрады, сэр!»
— Что такое?
Белтайн рывком протянул командиру наушник.
— Слушайте!
Бревианцы майора Цабо вошли в Цитадель, держа оружие наготове. Возвышавшиеся храмы были безмолвны и пусты. Розоватый камень поблескивал в свете заходящего солнца.
Когда они ушли с солнечного света и углубились в тени храмовых колонн, Цабо почувствовал такой холод, какого не помнил с зимних войн на Аэксе-XI.
Люди свободно и уверенно разговаривали, подходя к холму Цитадели. Но теперь все разговоры смолкли, словно их поглотило молчание этих древних могил и пустых храмов.