— Я думаю, ваша мама была бы очень вами довольна, — сказал Натаниел Хикс.
— Правда? Вы очень добры. Она мне говорила и другие вещи, которые я постаралась запомнить. Например, если вы хотите кому-нибудь до смерти надоесть, рассказывайте только о себе. Важное в моем случае предупреждение. Я всегда проявляю невероятную изобретательность, чтобы свернуть разговор на эту тему. Можно подумать, что я обожаю историю своей жизни. Но я, кажется, трезвею. Вы говорили о генерале Биле и проекте статьи для журнала.
— Нет, нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Позвольте объяснить в вашем стиле: это был пример моей изобретательности. Я вам демонстрировал, какой я достойный восхищения парень и какие у меня достойные восхищения принципы. Я ведь туда рвался, как лиса к винограду. Был готов обмануть, сблефовать — что угодно. Даже когда стало ясно, что винограда нет, я все еще подпрыгивал. Так тяжело было отказаться от возможности полететь на Север, чтобы там, пока не вернут, убивать время и тянуть из армии денежки. Но, пропрыгав весь день, я понял, что это бесполезно. Именно тогда я и попытался обратить ваше внимание на мои утонченные принципы и безошибочное умение отличать доброе от дурного. Знаете, на душе у меня словно стало легче…
— А разве не так? — вставила лейтенант Турк.
— Так. И сейчас легко. Но решение досталось мне с трудом, во всяком случае, медали моя совесть не заслуживает. Теперь я понимаю, что полковник Росс видел меня насквозь. Ушлый старик. Пока я самым недостойным образом расписывал все прелести проекта, он просто сидел и смотрел на меня, вовсе не собираясь поднимать эту тему еще раз с генералом Билом. Конечно, я рад, что ничего не получилось. Мне очень не хочется так выглядеть, особенно в глазах человека, подобного полковнику Россу.
— У меня просто талант ставить людей в неловкое положение, — сказала лейтенант Турк. — Я говорю: «О, вы не подозреваете, какое я ничтожество!» И — и привожу примеры. Моему несчастному собеседнику ничего не остается, как в традициях восточного этикета сказать, что если уж речь зашла о ничтожествах, то мне далеко до него, и тоже поспешно привести пример. Так может продолжаться бесконечно, куплет — припев: вы вовсе не так уж и плохи — ах, это я так плоха… Ну все, достаточно. Я прекращаю пить ваше прекрасное вино, я наведу здесь порядок, и с глубокой признательностью за ваше радушие и понесенные расходы я сделаю, как мы говорили в детстве, так, чтобы меня искали.
— Нет-нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Это не наша посуда, здесь все принадлежит отелю, мы никогда ничего не моем, просто складываем тарелки в раковину, на радость тараканам. И вам еще рано домой. Лучше идемте на балкон, там вы устроетесь поудобнее, а я принесу еще выпить.
— Тогда вам, вероятно, придется выслушать историю моей жизни. Поверьте, вы этого не хотите, — вздохнула она. — Я уже приводила из нее несколько отрывков, в самолете, в четверг, помните? По мере развития история становится все более жалобной и все менее интересной. Должно быть, вы решили, что дальше некуда, но это так. Было бы неблагодарно с моей стороны так ответить на вашу доброту. Поэтому я сейчас поеду домой, если, конечно, это можно назвать домом.
— Нет, не надо, — опять повторил Натаниел Хикс. Он видел на ее лице признаки напряжения и тревоги; в слабой улыбке таилась боль, в глазах — смятение, словно она оказалась в бедственном положении выбора, да и сам выбор был выбором очередной беды. — Послушайте, — сказал Натаниел Хикс, — мне кажется, это прекрасная возможность облегчить душу. — По-моему, у вас масса совершенно ненужных предубеждений. Давайте просто сядем и разберемся в вашей истории. — Он посмотрел на нее очень серьезно. — Расскажите о вашем замужестве, Аманда. Не надо все держать при себе.
Она по-прежнему смотрела на него, и взгляд ее не дрогнул, но в глубине глаз промелькнула черная тень, а щеки порозовели.
— Нет, вы не поняли! — воскликнул Натаниел Хикс. — Я, может, и не гожусь вам в отцы, однако все же значительно старше… — И на самом деле он не мог отделаться от мысли, что годится ей в отцы. Он крепко, по-родительски похлопал ее по плечу: — Ну-ну, не краснеть. Вот беда-то. Это совсем ни к чему. Я и так знаю о вас больше, чем вы думаете. И как бы там оно у вас ни складывалось, вам краснеть не из-за чего.
— Еще одно обстоятельство, — сказала лейтенант Турк. — Мне опасно говорить добрые слова. Я так в них нуждаюсь, что сразу же принимаю близко к сердцу, и они непозволительно на меня действуют. Видите?