Она окончательно залилась краской, глаза наполнились слезами и заблестели.
— Вижу. — Натаниел Хикс был до глубины души потрясен открывшимся ему изяществом смущения и гордостью стыда. — И это прекрасно.
— Я — мерзкая, можете поверить Липпе. Она знает меня лучше, чем кто-либо. — Лейтенант Турк облизнула губы и добавила: — Была раньше такая манера поведения — «первый выход молодой девушки». Думаю, и сейчас есть, потому что подходит юным женщинам, не успевшим свыкнуться со своей истинной натурой. Сентиментальные нюни на тему «девочка, какой ты меня представляешь» и «девочка, какой я себя знаю». Но вас я от этого избавлю; да, выхожу на балкон. Но прежде, если можно, я загляну в ванную… — Она помолчала. — Кажется, мне удалось сказать это так, будто я очень сожалею, что мне туда надо, правда? Так оно и есть, и это нехороший признак.
В крохотной кухоньке Натаниел Хикс соскреб с тарелок остатки пищи, сложил их в бумажный пакет и выкинул в мусоропровод, потом поставил посуду в раковину. Он провозился дольше, чем было нужно, ожидая, пока выйдет лейтенант Турк. Если уж она сожалеет, что ей туда надо, то, безусловно, предпочла бы, чтобы ее не видели оттуда выходящей.
Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что чувствует себя несравненно лучше. Безысходное отчаяние, охватившее его под душем, отступило, и он понял, как важно думать о ком-то другом.
— Я теперь знаю, о человеке можно судить по глазам, — сказала лейтенант Турк. — Они обычно широко раскрыты и слегка… с поволокой, вот, правильно. Такой любопытный и подчеркнуто мягкий взгляд, если я понятно выражаюсь. Можно сказать, глаза застенчивые, но голодные. Тогда я не разбиралась. Но все равно, в случившемся виновата я сама.
С озера долетел нежный порыв почти прохладного ветерка. Лейтенант Турк поежилась в кресле, подняла бокал, поблескивающий слабым отраженным светом из гостиной, и пригубила.
— Видите, как долго… — сказала она. — Вы действительно хотите слушать дальше? Уже, должно быть, ясно, что дело тут заключалось в неверной оценке. Старая как мир ошибка. Человек нехотя застилает себе постель — и тогда надо в нее ложиться, а он все жалуется, жалуется… Единственно возможный ответ — следовало быть немножко умнее.
Натаниел Хикс загасил сигарету в пепельнице на подлокотнике кресла.
— Я все-таки не вижу, в чем тут ваша вина, Аманда.
— Я вам помогу. Понимаете, Малькольм, в общем-то, не хотел на мне жениться. Это я хотела выйти за него замуж. Все было чрезвычайно сложно и запутанно. Мои чувства, его чувства, моя ситуация, его ситуация… Ну, во-первых, моя ситуация. Я ведь пыталась получить заочно медицинский диплом; это невозможно — уж во всяком случае, для меня, но думаю, что и для всех. Я тогда работала помощником библиотекаря в медицинском институте, с двух до десяти вечера. По утрам могла посещать лекции, да и на работе была не сильно загружена. Тем не менее все оказалось нереально. В любой школе хватает проблем, даже когда учеба основное дело и ты имеешь к ней склонность.
— Согласен, — сказал Натаниел Хикс.
— Да, а мне приходилось зарабатывать себе на хлеб, и к медицине настоящей склонности не было. Просто взбрела в голову дурь, когда я устроилась в эту библиотеку. Ну а приняв решение, я сделалась упрямой, чертовски упрямой. Медицина тут ни при чем. Что меня привлекало — так это быть доктором, облегчать страдания человека. При этом вызывать священный ужас и изумленное почтение. — Она рассмеялась. — Я себе представляла нечто подобное: раздается встревоженный, испуганный голос: «Доктора! Есть ли здесь доктор?» Нет ответа. Тогда медленно выхожу я: «Да, я врач». Все происходит словно на сцене, и, я уверена, проворный осветитель наводит на меня юпитер. Следует изумленный шепот, кто-то выдыхает: «Ведь это девушка!» Здесь кульминация; а через несколько торжественных минут я появляюсь снова, измученная, но спокойная: «Он будет жить».
— Аманда, — произнес Натаниел Хикс, — вы когда-нибудь смеетесь над кем-нибудь, кроме себя?
— Тушé, — сказала лейтенант Турк. — Может, боюсь? О себе шутить просто. Главное — успеть первой. Но я, кажется, уклонилась от темы. Так вот, учебу я не потянула, несмотря ни на упрямство, ни на мечты. Это было слишком тяжело. Декан, должно быть, просто спятил, разрешив мне попытаться. Я уже проработала полкурса анатомии — самого легкого для большинства студентов предмета, — когда поняла: экзамена мне не сдать. Не думаю, что была тогда столь расчетлива, чтобы что-то планировать, но выход из положения я искала. Вот тогда и появился Малькольм, хотя он об этом не знал, да и я, наверно, тоже. Я обманула его.