Капитан Эндрюс даже немного покраснел — он явно не ожидал такого великодушия, разом решавшего все проблемы.
— Огромное тебе спасибо, Нат, — сказал он с сомнением в голосе. — Правда, спасибо. Но с какой стати я вдруг возьму твою машину, да еще бензин… А как ты утром поедешь на службу?
— Так я же говорю — часам к пяти-шести ты уже вернешься, — продолжал настаивать Хикс. — А я еще в здравом уме и раньше четверти восьмого на службу не выезжаю.
— А если самолет опоздает, или у нас шина спустит, или еще что…
— Думаю, не развалюсь, если один раз прокачусь, как все, на автобусе. Слушай, давай ты мне быстренько скажешь, какой я замечательный, великодушный человек и настоящий друг, и сядем пить кофе. А что с Кларенсом? Он что там, провалился, что ли? — Хикс постучал кулаком в дверь ванной.
Дверь тотчас же открылась, и в щель высунулась голова капитана Дачмина. На щеках белели остатки мыльной пены. Он уже почти закончил бриться.
— Все-таки не успел. А я был уверен, что вы еще минуты три протреплетесь. Предлагаю компромисс: ты мне позволишь закончить, а за это я пущу тебя побриться. Привет, капитан. Извини за вчерашнее вторжение. Но мне просто больше некуда было его деть.
— Ничего страшного, — сказал капитан Эндрюс, — не мог же ты отправить его в таком состоянии на базу. Да его бы моментально задержали на КПП. А зачем ты его так накачал?
— Я его накачал? — воскликнул капитан Дачмин. — Нет, как это вам нравится? Говорю вам, он надрался совершенно самостоятельно. Откуда я мог знать, что ему так мало надо… Я его до вчерашнего дня в глаза не видел…
— Слушай, давай поживее, — сказал Хикс.
— Слушаюсь, сэр. — Капитан Дачмин бросился обратно к раковине, взял бритву и, глядя в зеркало, принялся энергично скоблить подбородок. — Ведь как все вышло, — продолжал он. — Сидим мы, значит, на свежем воздухе, на солнышке и забавляемся с голубями. Их нужно было ремобилировать. Что это такое, лучше не спрашивайте. Достаточно сказать, что стремление голубя вернуться домой основано, как мне объяснили, на чувстве голода и инстинкте размножения. Короче говоря, все это тянулось целую вечность. К вечеру устали, как собаки. Наконец погрузились в джип, который я реквизировал для поездки, и, подгоняемые чувством голода и инстинктом размножения, сами подались в сторону дома. Вскоре мы уже пропустили по глотку пива и по капле виски…
— Поторопись, пожалуйста, — сказал Хикс.
— Я и тороплюсь. Ты что, хочешь, чтобы я пришел на службу плохо выбритым? Так вот, мы сидели в баре «Шахерезада», и лейтенант на вид был в полном порядке. Он все пялился на курочек; но ты же знаешь — я всегда был чужд грубого торгашеского духа. Ну уж нет, решил я, это будет позором для ВВС, если я не раздобуду что-нибудь получше для собрата офицера дружественного рода войск…
— Да ты брейся, брейся…
— А я что делаю? Да, и тут я вспомнил про Джун. — Он расплылся в широчайшей улыбке, приложил руки к мясистой груди и, размахивая бритвой, пропел: — О Джун, я нем, как эти горы… — но тут же умолк и принялся торопливо скрести бритвой щеку. — Я сегодня в голосе, — сказал он. — Погодите, вот поднимемся в воздух — там уж я спою, если, конечно, Мэнни даст сегодня самолет. Так вот, и еще я с крошкой Эмеральдой одно дельце не довел до конца, а ее тетка вроде бы собиралась уехать в Тампу. Короче, я ей позвонил, и оказалось, что тетя и вправду укатила. Случай предлагает, а юность уступает.
Видно было, что капитана Эндрюса коробит от рассказов Дачмина. Сам он вел жизнь трезвую и целомудренную, и, хотя не в его правилах было становиться в позу праведника и осуждать поступки ближних, про себя он не одобрял поведение приятеля. Ему явно не хотелось все это слушать. С другой стороны, он боялся, что товарищи сочтут его ханжой. Хикс не сомневался, что Дачмин прекрасно видит сомнения, терзающие Эндрюса, и получает от всего этого огромное удовольствие. Капитан Дачмин тоже не любил осуждать образ жизни других людей, но, в конце концов, что может быть естественнее для мужчины, чем желание выпить пару кружек пива и завалиться в постель с хорошенькой девушкой. Если мужчина не испытывает такого желания, у него что-то не в порядке; а что касается тех, которые такие желания испытывают, но по каким-то надуманным поводам все же воздерживаются от земных радостей, то их поведение всегда казалось Дачмину верхом глупости.