— Ты спрашиваешь, как я отличаю, что истинно, а что ложно, — сказал капитан Эндрюс. — Видишь ли, в математике истина — это некий известный факт, который не противоречит другим известным фактам. Это всего лишь вопрос соотношения с другими фактами. Истинно то, что не противоречит чему-то другому. Без этого «другого» понятие истинности теряет смысл. Это так же, как когда мы говорим «рядом». Рядом с чем? Просто рядом, безотносительно к чему-либо — это бессмыслица.
— Допустим, — сказал Натаниел Хикс, — но…
— Что такое «над чем-то»? Или «под чем-то»? — Чувствовалось, что капитану Эндрюсу самому понравилось пришедшее ему в голову сравнение. — Черт, не умею я выражать свои мысли. Всегда завидовал людям с литературным даром. Особенно писателям, вроде тебя или Джима Эдселла.
— Ну, я-то, положим, не писатель, — сказал Хикс. — И писательскую братию терпеть не могу. Во всяком случае, нечего меня мешать в одну компанию с Эдселлом. Эдселл — болван.
— Но писатель-то он хороший. Я читал в журнале его рассказ «Зал ожидания». И сразу догадался, что это про Грейвелли-Пойнт, о том, как мы ждали там назначения. По-моему, замечательный рассказ. Очень точно передано, что мы все тогда чувствовали. А тебе что, не понравилось?
— Да нет, почему же, — сказал Хикс. — Хороший рассказ. Просто сам Эдселл меня утомляет. Меня вообще писатели утомляют. Обычная болезнь всех редакторов. Впрочем, уверен, что и он меня не слишком-то жалует.
— Он говорил, что ты самая светлая личность в вашей секции. И что ты — славный парень.
— С чего бы это вдруг? — удивился Хикс, но, как ни странно, слова Эндрюса доставили ему удовольствие. — Мы же с ним все время цапаемся. Он когда-нибудь нарвется на неприятности, и это, кстати, подтвердит твою философию.
— Думаю, он уже нарвался, — понизив голос, сообщил капитан Эндрюс, шагая рядом с Хиксом к черному ходу. — Вчера с ним долго беседовал начальник военной полиции, майор Сирс. Эдселл мне ничего не рассказал, а сам я не стал спрашивать. Хотя, конечно, мне было интересно, о чем они говорили. Я уж думаю, не из-за этого ли рассказа? Ты его хорошо помнишь?
— Вполне. Вряд ли начальству понравится, что он изобразил армию в виде сборища кретинов. Впрочем, это неизбежный профессиональный риск в писательском ремесле…
— Как ты думаешь, тот капитан — ну, который выдумывает все эти бессмысленные задания для подчиненных, это Уитни?
— Разумеется, — ответил Хикс. — Всякий, кто общается с писателем, рискует стать героем повествования, которое воспримет не иначе как «злобную карикатуру».
— Я рад, что мы об этом заговорили, — сказал капитан Эндрюс. — Я, конечно, не думаю, что Билли Уитни пойдет жаловаться. Он только вчера прочел и, мне кажется, очень расстроился. Он и меня спросил, но я сказал, что не нахожу никакого сходства, хотя на самом деле это, конечно, не так. У Джима в рассказе капитан говорит точь-в-точь как Уитни. Думаю, он и тебя спросит.
— Я могу соврать не хуже тебя, — сказал Хикс. — И не переживай ты так за всех на свете, Дон. Ты же сам всегда говоришь, что чему быть, того не миновать.
— Думаю, будет лучше, если вы сделаете это лично, Нюд, — сказал полковник Росс. — Позвоните ему часиков в девять, к этому времени он уже должен быть на месте.
Генерал Бил сидел на краешке письменного стола. Рукава закатаны выше бицепсов, так, что выше некуда, мускулистые загорелые руки обнажены. Молодые летчики почему-то любят именно так закатывать рукава; может быть, тут какие-то психологические или физиологические причины, подумал полковник Росс. Во всяком случае, закатывать рукава до локтей, как все люди, им казалось недостаточным. Генерал Бил нервно покачивал ногой, так что упругие мышцы перекатывались под тонким сукном брюк, обтягивающих узкие бедра. На ногах у него были так называемые техасские сапожки, некогда элегантные, а теперь раздолбанные, с закрывающими икры узорчатыми отворотами и высокими каблуками. То ли потому, что они удобны в полете, то ли просто из юношеского тщеславия, но многие летчики, проходившие обучение в Сан-Антонио лет десять-двенадцать назад, покупали именно такие сапожки; и, покинув базу в Келли, появлялись в них в Селфридже, Лангли или Максуэлле — лихие командиры эскадрилий, которым сам черт не брат. И возможно, в эту самую минуту на взлетной полосе какой-нибудь бравый лейтенантик, только что вернувшийся с переподготовки, с веселой улыбкой, словно не чувствуя тяжелого парашюта за плечами, небрежно ступает с крыла самолета в кабину, демонстрируя наземному обслуживающему экипажу такие же — только новые — техасские сапожки.