Доктор Пларр спросил:
– Как прошел обед у губернатора? Сколько пришлось ждать?
Он представил себе, какая там царит растерянность. Ведь нельзя же обзвонить по телефону все развалины?
– Не знаю.
– Но кого-то вы же оставили для наблюдения?
– У нас и так было дел невпроворот.
Опять любительщина; доктор Пларр подумал, что Сааведра придумал бы сюжет получше. Изобретательности, не в пример machismo, явно недоставало.
– Я слышал шум мотора. Это был самолет посла?
– Если посла, то назад он полетел пустой.
– Кажется, вы не очень-то осведомлены, – сказал доктор Пларр. – А кто же ранен?
Автомобиль резко затормозил на краю проселка.
– Здесь мы выходим, – сказал Акуино.
Когда Пларр вышел, он услышал, как машина, дав задний ход, проехала несколько метров. Он постоял, вглядываясь в темноту, пока не увидел при свете звезд, куда его привезли. Это была часть бидонвиля [поселок, построенный бедняками из случайных материалов], тянувшегося между излучиной реки и городом. Проселок был ненамного уже городской улицы, и он едва разглядел хижину из старых бензиновых баков, обмазанных глиной, спрятавшуюся за деревьями авокадо. Когда глаза его привыкли к темноте, Пларр сумел различить и другие хижины, притаившиеся между деревьями, словно бойцы в засаде. Акуино повел его вперед. Ноги доктора тонули в грязи выше щиколотки. Даже «джипу» быстро здесь не пройти. Если полиция устроит облаву, об этом станет известно заранее. Может быть, любители все же что-то соображают.
– Он тут? – спросил Пларр у Акуино.
– Кто?
– О господи, ведь тут на деревьях нет микрофонов. Да конечно, посол!
– Он-то здесь! Но после укола так и не очнулся.
Они старались продвигаться по немощеному проселку как можно быстрее и миновали несколько темных хижин. Стояла неправдоподобная тишина – даже детского плача не было слышно. Доктор Пларр остановился перевести дух.
– Здешние люди должны были слышать вашу машину, – прошептал он.
– Они ничего не скажут. Думают, что мы контрабандисты. И как вы знаете, они не очень-то благоволят к полиции.
Диего свернул в сторону на тропинку, где грязь была еще более топкой. Дождь не шел уже два дня, но в этом квартале бедноты грязь не просыхала, пока не наступит настоящая засуха. У воды не было стока, однако доктор Пларр знал, что жителям приходится тащиться чуть не милю до крана с питьевой водой. У детей – а он лечил тут многих детей – животы были вздуты от недостатка белков в пище. Вероятно, он много раз ходил по этой тропинке, но как ее отличить от других? – когда он посещал здешних больных, ему всегда нужен был провожатый. Пларру почему-то вспомнилось «Сердце-молчальник». Драться с ножом в руке за свою честь из-за женщины было из другой, до смешного допотопной жизни, которая если и существовала теперь, то лишь в романтическом воображении таких, как Сааведра. Понятия чести нет у голодных. Их удел нечто более серьезное – битва за существование.
– Это ты, Эдуардо? – спросил чей-то голос.
– Да, а это ты, Леон?
Кто-то поднял свечу, чтобы он не споткнулся о порог. Дверь за ним поспешно закрыли.
При свете свечи он увидел человека, которого все еще звали отцом Ривасом. В тенниске и джинсах Леон выглядел таким же худым подростком, какого он знал в стране по ту сторону границы. Карие глаза были чересчур велики для его лица, большие оттопыренные уши придавали ему сходство с маленькой дворняжкой, которые стаями бродят по barrio popular [квартал, околоток бедноты (исп.)]. В глазах светилась все та же мягкая преданность, а торчащие уши подчеркивали беззащитность. Несмотря на годы, его можно было принять за робкого семинариста.
– Как ты долго, Эдуардо, – мягко упрекнул он.
– Пеняй на своего шофера Диего.
– Посол все еще без сознания. Нам пришлось сделать ему второй укол. Так сильно он вырывался.
– Я же тебе говорил, что второй укол – это опасно.
– Все опасно, – ласково сказал отец Ривас, словно предостерегал в исповедальне от соблазнов плоти.
Пока доктор Пларр раскрывал свой чемоданчик, отец Ривас продолжал:
– Он очень тяжело дышит.
– А что вы будете делать, если он совсем перестанет дышать?
– Придется изменить тактику.
– Как?
– Придется объявить, что он был казнен. Революционное правосудие, – добавил он с горькой усмешкой. – Прошу тебя, пожалуйста, сделай все, что можешь.
– Конечно.
– Мы не хотим, чтобы он умер, – сказал отец Ривас. – Наше дело – спасать человеческие жизни.
Они вошли в другую комнату – их было всего две, – где длинный ящик – он не понял, что это за ящик, – застелив его несколькими одеялами, превратили в импровизированную кровать. Доктор Пларр услышал тяжелое, неровное дыхание человека под наркозом – тот словно силился очнуться от кошмара. Он сказал:
– Посвети поближе.
Нагнувшись, он поглядел на воспаленное лицо. И долгое время не мог поверить своим глазам. Потом громко захохотал, потрясенный тем, что увидел.
– Ох, Леон, – сказал он, – плохо же ты выбрал профессию!
– Ты это к чему?
– Лучше вернись под церковную сень. Похищать людей не твоя стихия.
– Не понимаю. Он умирает?
– Не беспокойся, – сказал доктор Пларр, – он не умрет, но это не американский посол.
– Не…
– Это Чарли Фортнум.
– Кто такой Чарли Фортнум?
– Наш почетный консул. – Доктор Пларр произнес это так же издевательски, как доктор Хэмфрис.
– Не может быть! – воскликнул отец Ривас.
– В жилах Чарли Фортнума течет алкоголь, а не кровь. Морфий, который я вам дал, не подействовал бы на посла так сильно. Посол остерегается алкоголя. Для сегодняшнего обеда пришлось добывать кока-колу. Мне это рассказывал Чарли. Немного погодя он придет в себя. Пусть проспится. – Однако не успел он выйти из комнаты, как человек, лежавший на ящике, открыл глаза и уставился на доктора Пларра, а тот уставился на него. Надо было все же удостовериться в том, что тебя узнали.
– Отвезите меня домой, – сказал Фортнум, – домой. – И перевернулся на бок в еще более глубоком забытьи.
– Он тебя узнал? – спросил отец Ривас.
– Почем я знаю?
– Если он тебя узнал, это сильно осложняет дело.
В соседней комнате зажгли вторую свечу, но никто не произносил ни слова, будто все ждали друг от друга подсказки, что делать дальше. Наконец Акуино произнес:
– Эль Тигре будет недоволен.
– Чистая комедия, если подумаешь, – сказал доктор Пларр. – Наверное, тот самолет, что я слышал, был самолетом посла, и посол на нем улетел. Назад в Буэнос-Айрес. Не пойму, как же на обеде у губернатора обошлись без переводчика?
Он перевел взгляд с одного лица на другое, но никто не улыбнулся в ответ.
В комнате было два незнакомых ему человека, но Пларр заметил еще и женщину, лежавшую в темном углу, – сначала он принял ее за брошенное на пол пончо. Один из незнакомцев был рябой негр, другой индеец – сейчас он наконец заговорил. Слов понять Пларр не мог, говорил он не по-испански.
– Что он сказал, Леон?
– Мигель считает, что его надо утопить в реке.
– А ты что сказал?
– Я сказал, что, если мертвеца найдут в трехстах километрах от машины, полицию это очень заинтересует.
– Дурацкая идея, – сказал доктор Пларр. – Вы не можете убить Чарли Фортнума.
– Я стараюсь даже мысленно не употреблять таких выражений, Эдуардо.
– Разве убийство для тебя теперь только вопрос семантики? Правда, семантика всегда была твоим коньком. В те дни ты объяснял мне, что такое троица, но твои объяснения были куда сложнее катехизиса.
– Мы не хотим его убивать, – сказал отец Ривас, – но что нам делать? Он тебя видел.
– Он ничего не будет помнить, когда проснется. Чарли все забывает, когда напивается. Как же вас угораздило совершить такую ошибку? – добавил доктор Пларр.
– Это я должен выяснить, – ответил отец Ривас и заговорил на гуарани.
Доктор Пларр взял одну из свечей и подошел к двери второй комнаты. Чарли Фортнум мирно спал на ящике, словно у себя дома на большой медной кровати, где обычно лежал на боку возле окна. Когда доктор спал там с Кларой, брезгливость заставляла его ложиться с левого края, ближе к двери.