Если бы Оли в ноги не бросился — порезали бы мы друг друга. Только плач и всхлипы нас и остановили. Разом опомнились. А Правый все остановиться не может, только всхлипывает и повторяет: «Ули, Ули…»
Мы с Остахом смотрим: Левый лежит, глаза открыл, в лице ни кровиночки, смотрит на Мать Предков и повторяет:
— Воля Матери. Лоно Предков. Лоно Матери.
И так по кругу. Мы с Остахом переглянулись, руки под Ули подсунули, подняли. Он вскрикнул. Глаза распахнул — а взгляд не его. И на чужом, незнакомом языке замолотил. Голосок прежний, писклявый, а как будто руганью лается. Потом лицо опять поменялось, и снова:
— Лоно Матери. Лоно Матери.
Мы и понесли. Что уж тут. Сколько смерти в лицо ни смотри — больше одного раза не умрешь. О том, проклянут ли нас Хранители за то, что покой Матери нарушили, не думал. И о том, казнит ли нас за сына Рокон, тоже нет мыслей. Словно заговоренные идем с Остахом и несем парня. А только в пещеру зашли — замолчал Ули. Лицо разгладилось, дыхание глубокое, спокойное. Положили мы его, а Остах и говорит:
— Ты иди, я здесь побуду. Посижу с ним. Я же рыбоед.
Я на него посмотрел — а у него кукан с рыбами в руке так и зажат. Получается, он с рыбой в Лоно зашел и все заветы Матери похерил. Ну дела… Мало нам трудностей с Левым — теперь еще и с Остахом… Хродвиг на него, чужака, давно зуб точит. Пришла беда — отворяй ворота.
Тот долгий день я хорошо помню. Вчера вечером, после того как Ули упал, я только плакал. Как маленький плакал, пока не уснул. С утра просыпаюсь — лежу на кошме у горячего источника, шкурой укрытый. Рядом один из пастухов. Увидел, что я проснулся, кивнул мне, поднялся и ушел.
Не успел я встать — подходит диду, танас Гимтар. Глаза красные, под глазами темно — ночью не спал. Мне стыдно стало, что я всю ночь продрых, пока Ули… На глаза навернулись слезы.
— Не реви… — прохрипел диду. Потом прокашлялся и повторил: — Не реви.
И протягивает мне кружку с горячим отваром. И хлеба кусок с брынзой.
— Теперь ешь и слушай. И запоминай, — голос у диду уставший, но очень строгий. — Ули жив и жить будет. Так Остах сказал. Он человек опытный, я ему верю.
Я даже своим ушам не поверил. Вчера с ножом на дядьку кинулся, а сейчас так хорошо про него говорит…
— Так он его вылечит? — спросил я.
— Нет, не вылечит. Тут специальный человек нужен, врачеватель.
— Но они же только в Империи живут!
— Правильно мыслишь, — кивнул танас. И наклонился ко мне, крепко взял за ворот и притянул к себе. И долго на меня смотрел. Я таким диду никогда не видел, мне даже страшно стало. Я слышал, что его многие боятся, но не верил.
Теперь верю.
— Что ты готов сделать, чтобы брат выздоровел? — вдруг спросил диду.
— Все! — крикнул я. — Хоть сам со скалы упаду!
— Дурак, — сказал диду. И стукнул меня по голове. — Дурак.
И улыбнулся. Я как его улыбку увидел, сразу перестал бояться. И вспомнил, что танас Гимтар самый умный человек в горах Дорчариан. Умнее его только дедушка Эндир был, но он умер. А раз диду улыбается, значит, придумал, как Ули вылечить.
— Со скалы падать — дело нехитрое. А хитрое — это как Ули к врачевателю отправить. Ведь в Империю-то ты должен ехать, в Школу наместника.
— Так давай Ули вместо меня отправим, — вскочил я.
— Тихо! — рыкнул на меня диду. И усадил обратно. — Не кричи. Разговоры наши тайные, и слышать их никому нельзя.
— И рассказывать никому нельзя?
— И рассказывать, — серьезно кивнул диду. — Кому надо, я сам расскажу.
— Отцу? — спросил я.
— Дану — в первую очередь, — опять кивнул диду. — А Ули мы отправить не можем. В нашем с Империей договоре прописано: отпускать в Империю наследника на обучение и проживание. А наследник у нас кто?
— Я, — сказал я и огорчился.
А диду замолчал и внимательно так на меня стал смотреть. Но не тем, страшным взглядом, а обычным. Смотрит — и ждет от меня чего-то. Чего ждет? Он же взрослый, еще и самый умный в горах. Диду, видимо, сам это понял и вздохнул.
— Врачеватели живут в Империи, так?
— Так, — кивнул я.
— Ты через две седмицы должен отправиться в Империю, учиться в Школе наместника, так?
— Так, — согласился я. И немножко расстроился.
— О том, кто упал со скалы, знаем только я, ты, Ули и Остах, так?
— А пастухи?
— Они знают, что упал один из сыновей дана, а который — не знают. Вас же даже отец родной отличить не может.
И тут я понял. И заулыбался. И только хотел закричать, но диду рукой закрыл мне рот. И глаза у него опять стали строгие-строгие. Как у него такие разные глаза получается делать?