— Тогда слушай. Ты и жив ещё лишь потому, что нужен нам, как ни странно это звучит. Ты уже понял, что дело своё прикрывать мы не собираемся. Да и захотели бы, не смогли. Ты хоть представляешь своей разбитой головой, какие это деньги? Это же экспорт, Махницкий, всё идёт прямиком за границу, в обмен на очень серьёзные суммы. А уж там наш товар ждут, не дождутся богатые больные, нуждающиеся в пересадке органов. По сути, мы делаем благое дело. Наша родина переживёт, если освободится от десятка-другого недоумков. Новых бабы наплодят. А взамен получат возможность жить и работать сотни других людей, заслуживших на это право. Тебе что, и в самом деле жаль тех, кто прошёл через операционную вивария? Это же недочеловеки, Махницкий. Нормальные люди никогда не станут жить в тех условиях, в которых живут наши. Ты со мной согласен?
Опять он сел на своего любимого конька, философ хренов. Я на всякий случай кивнул. А то ещё, не дождавшись ответа, позовёт этого Чикатилу с удавкой, и стану я следующим в списке недочеловеков.
— Вот и хорошо, Саша. Я знал, что смогу тебя убедить. Теперь о деле. Тебя предстоит занять место Хохлова у операционного стола.
— А чем вас Хохлов не устраивал?
— Слишком много пил и болтал, — вздохнул он. — Вообще, если бы он сразу сообщил мне, что кто-то вышел на наш след, всё было бы по-другому. А он вместо этого кинулся к Гному, они вместе решили своими тупыми головами, что ничего страшного не произошло и вас с этим журналистом достаточно лишь припугнуть. Поэтому время было упущено, и когда меня ввели в курс дел, ты уже знал всё. Или почти всё, — поправился он.
— Ясно. А где гарантия, что и меня со временем вы не уберёте, как Хохлова?
— Будешь правильно себя вести — не уберём, — пообещал добряк Сысой. — Других гарантий, извини, дать не могу.
— И на том спасибо. Я хочу подумать.
— До вечера у тебя есть время, — пожал он плечами. — А потом — либо в лес, либо на свободу. Выбирай сам.
— Как до вечера? — удивился я, поймав себя на мысли, что понятия не имею, сколько пролежал без сознания в своей темнице.
— Сегодня суббота, Саша, три часа дня, — он посмотрел на часы. — Даю тебе шесть часов на раздумья.
Здорово. Я-то считал, что всё ещё пятница. Чем они брызнули мне в лицо? Сысой вызвал конвоира, и тот опять отвёл меня в погреб.
— Хочу сигарет и чая, — заявил я, видя, что мой цербер собирается закрыть двери.
— Обойдёшься, — ответил он.
— Сысой разрешил, — нагло соврал я.
Он пытливо посмотрел на меня, но идти к Сысою выяснять истину поостерёгся. Вместо этого кинул мне на пол пачку сигарет и зажигалку.
— Эй, а чай? — крикнул я, приободрившись.
— Обойдёшься, — видимо, других слов он просто не знал.
Я, поёрзав, угнездился на полу, подложив безнадежно испорченный пиджак под себя, и закурил, раздумывая, как мне быть. Можно, конечно, согласиться с предложением Сысоя, а потом, оказавшись на воле, кинуться в милицию. И что дальше? Что я им скажу? Что в охотничьей заимке окопался маньяк-кровопийца, удачно маскирующийся под представителя респектабельной фирмы, занимающейся поставкой медицинского оборудования?
Надо мной посмеются, и в лучшем случае проверят у него документы, которые окажутся в полном порядке. Дальше что? А дальше меня возьмёт за горло какой-нибудь весельчак, вроде того, что сейчас караулит за дверью, и я окончательно отправлюсь в гости к Толе Тоске.
Нет, так дело не пойдёт. Я ещё раз внимательно осмотрел подвал. Отсюда был лишь один выход — через дверь. Выкурив ещё сигарету, я поднялся и принялся барабанить в неё ногами.
— Ты что шумишь, гад? — дверь, скрипнув, приоткрылась, и на пороге нарисовался мой конвоир.
— Есть хочу.
— Обойдёшься.
— Отведи меня к Сысою, — заорал я, видя, что он опять собирается закрыть дверь.
— Это ещё зачем?
— Поговорить надо.
— Уехал он. Если есть, что сказать, говори мне, — ухмыльнулся он.
— Ты слишком тупой, чтобы с тобой разговаривать, — отрезал я. — Когда выйду отсюда и разобью твою голову об стену, то наверняка обнаружу, что все извилины у тебя давно распрямились.
— Да ну? — хмыкнул он. — Пацаны, вы слышите, что здесь этот чижик поёт?
Я опешил. Какие ещё пацаны? Задирая охранника, я был уверен, что у двери будет лишь он один. Присутствие его дружков в корне меняло дело.
— Может, я неудачно выразился, — пробормотал я, чувствуя, что быть мне снова битым. Интересно, сколько их там?