«Граф так граф», — решил Герхард. К тому же экономка оказалась мила, резва, держала язык за зубами и научила его не только русскому языку, так что с началом восточной кампании Герхард без ведома отца отправил ее к себе в Мекленбург. Через два месяца Герхард в письме отца мельком прочел упоминание о том, что Гелена пожелала переехать к родственникам в Майданек, и указание на то, что он должен быть более разборчив в связях, но Герхард пропустил это мимо ушей, его занимала более существенная проблема: к тому времени он был назначен уполномоченным министерства оккупированных восточных областей при штабе группы армий «Север», в силу чего вынужден был довольствоваться жалким участком на направлении между двумя большевистскими столицами, тогда как Украину и Крым инспектировали зеленые новички. Куда же смотрел в министерстве отец?
Герхард не знал, что виной всему была все та же пани Гелена, о значении которой кто-то из завистников отца доложил в гестапо. Естественно, Иоккиш-старший быстро локализовал инцидент, но с перемещением Герхарда на Украину или в Прибалтику пришлось повременить.
И обер-лейтенант Герхард фон Иоккиш, соблюдая «Двенадцать заповедей» статс-секретаря Бакке, продолжал обследовать заросшие весьма доброкачественным лесом косогоры, весьма перспективные льняные поля, сбегавшие к холодным рекам, деревеньки, уцелевшие кое-где и тем не менее подлежащие переносу в непригодные для колонизации места, удивлялся русским болотам и русской неразговорчивости, рылся в обгорелых земельных архивах, разглядывал пленных и с высоты армейского штаба наблюдал за потугами красных противостоять армии фюрера.
Иногда он снисходил до появлявшихся в тылу армейских офицеров, выслушивал их рассказы о фронте, и в мозгу у него тоненько подергивалась мысль, что он слышит не что иное, как рассказы собственных работников о выполненной работе, и он иногда угощал их за свой счет, если только не замечал, что петушки-фронтовики посматривают на него свысока. Он знал конечную цель, конечный итог этой войны.
Так продолжалось до тех пор, пока фронт не увяз, медленно, но все-таки неожиданно где-то на самой линии обеих русских столиц, так что волей-неволей Герхарду пришлось постепенно приблизиться к передовой. За это время промелькнула скоротечная русская осень, обычным порядком началась дождливая европейская зима, трупами пахло уже отнюдь не фигурально, и, когда перед самым отпуском однажды замерз глизантин в радиаторе его «Оппеля», обер-лейтенант вспомнил: это русские морозы.
8
В большое, расположенное поодаль от магистральных шоссе и почти не тронутое войной село Небылицы Герхард попал в обществе уполномоченного начальника штаба снабжения восемнадцатой армии лейтенанта Гюйше и командира отдельного моторизованного взвода полевой жандармерии лейтенанта Райнера. Сам взвод сопутствовал им на двух грузовиках, снабженных снеговыми цепями.
И в этой компании Герхард находился как бы на положении шефа: с одной стороны, словно добрый управляющий, хлопотал тучный багроволицый Гюйше; с другой стороны, его оберегал поджарый, как борзая, Райнер с редким полуоскалом на бледном лице и неизменной ореховой палкой у голенища.
Герхард был несколько шокирован, когда в начале путешествия, на площади уездного городка, Райнер заявил ему:
— Извините, обер-лейтенант, вы теперь под моей охраной. Вам лучше сесть сзади.
И Герхарду пришлось поместиться в полутьме собственного автомобиля, на заднем сиденье, возле шумного Гюйше, который не уставал, забывая о присутствии шофера, жаловаться на судьбу:
— Ох-хо, господа, разве я пригоден к этой миссии? Я — специалист, командир моторизованной роты обслуживания полевых скотобоен! И я должен организовывать заготовки в этих ужасных, крытых соломой селениях, когда передовые части вычесали здесь буквально все! Что я могу найти на этих развалинах! О, мне очень повезло, что вы здесь, господин обер-лейтенант. Мой переводчик простудился, а ведь вы неплохо говорите по-русски, не правда ли? — И Гюйше пребольно толкал Герхарда огромным войлочным ботинком на деревянной подошве.
Прикрыв поднятым шинельным воротником уши и чувствуя, как безудержно леденеют ноги, Герхард жгуче завидовал мяснику, неизвестно где раздобывшему эти несомненно теплые чехлы для сапог, но и тогда, когда его прижимало на ухабах к пышущему хлевом и спиртом Гюйше, он хранил на лице бесстрастное выражение подлинного хозяина событий, то выражение, которому он еще в детстве научился у отца.