К тому времени, как дора вползла носом на берег по соседству с нами, вдоль воды выстроилась явившаяся от костра революционная тройка в составе все того же Ардальона, а с ним вовсе уж дряхленького старичка в хлопчатобумажном кителе времен Морских Сил Республики. Третьим был, судя по хрустящей наглаженной форменке, совсем недавно, по весне, демобилизованный морячок, и, поглядев на его упорную шею и на папироску, прикушенную у самого огонька, я уразумел, что девушка в белом не пролетит сегодня сквозь жухлые камыши на самой старой лодке с нашей пристани…
В доре Колька Прахов торопливо стаскивал через голову спортивную куртку, заголял на спине тельняшку, Лешка-капитан, приготовляясь прыгать на сушу, с грохотом подтаскивал по планширю протез, но Серега Прахов остановил всех:
— Ребята, хотел я вам представить еще одного моряка, да у него такое дело, что надо ему домой…
— Зачем спешить, братишка? — спросил Ардальон. — Полчаса раньше, полчаса позже…
— Нет, ребята, надо. С праздником вас и счастливо!
— Стоп, братишка! — подбежал Ардальон. — Давай-ка — за тех, кто в море!
— Ну что ж, — согласился я, — за тех!
Я махнул им рукой и полез к мотору, и они там, на берегу, сдвинулись все к доре, и будто бы сразу сгустился над берегом костерный дым или сгустились на деревьях листья, но это вечер просто-напросто поднимался, поскольку, как и положено, опускалось за горизонт солнце, а за прибрежные холмы, поросшие высоким лесом, оно всегда опускается раньше. Вода совсем темная стала, лишь длинный, разветвляющийся во все стороны ствол березы просвечивал, скрываясь в глубине, вода поэтому выглядела еще прозрачнее и тяжелее, тонкие белые сучья растекались в ней, и я отгреб немного подальше.
— Эй! — несильно крикнул с берега Серега. — Про Ивакинскую горку сегодня потолкуем…
Мелькали там неясные тени, и слабое зарево костра колыхалось над поляной…
— Эй! — еще крикнул Серега. — Федьку в больницу пошли. Пусть дружа-ат!..
— А как же, — ответил я, — ты сам план закругляй и приходи!
— Пока-а-а… — совсем несильно крикнул с берега Сергей, но звук пронесся над водой легко и стремительно, как звонкая ночная утка.
— …А ты ведь, папка, сейчас не в катере, а за тем бугром, — сказала дочка и обрадовалась собственной догадливости.
Когда остались позади Посадские острова, и катер с включенными ходовыми огнями глиссировал посреди плёса, и дальние берега сливались с небом, дочка подсела ко мне:
— Папк! Мне почему-то нос щипет, когда вокруг хорошие люди. Правда, я дура?
— Правда…
— Нет, ты не смейся!
— А я и не смеюсь…
— Смеешься!
Дочка отодвинулась к своему борту.
— Не грусти, а то зеленеешь! — крикнул я ей.
— А ты розовый и довольный, — ответила она мне.
— Ладно… Ты послушивай озеро, тут ведь носятся, дьяволы, без огней!
Она приникла еще ближе к борту, подняла воротник куртки, положила подбородок на подставленные локти, задумалась о своем. Это ей от матери передалось — так о своем задумываться, что на расстоянии задумчивость видна. Я вначале беспокоился, толкал, бывало, ее осторожно: «Ты чего?» — «Ничего, — отвечает, — думаю…» Может, и мне только кажется, что я думаю незаметно для других?
Покосился я на дочку да и уставился вперед, потому что темнело по-июльски быстро, берега совсем с водой слились и только на глади плёса было светлее от колеблющихся в полированной воде крупных июльских звезд. Будто и не было ветреного дня. Только иногда плавно встряхивала катер затухающая волна от чьей-то далекой моторки, а за поворотом встало уже над хвойным бором Монастырских островов городское зарево, и в самое небо, в созвездие Стрельца, взбежала пунктирная цепочка красных огоньков ретрансляционной мачты.
Дочка в уголке немного оживилась, когда мы выскочили на первый плёс, и город справа засиял огнями, но озеро от этого стало еще непрогляднее, жужжали по нему там-сям припозднившиеся моторки, и я взял на всякий случай в правую руку сигнальный фонарик и левое ухо выторкнул за борт, потому что моторы ревели уже и вблизи — и хоть бы где один огонек!
Потом услыхал я посреди озера вопль, сбавил ход и вовсе остановился, дочка забеспокоилась, но когда вопль повторился, засмеялась:
— Так ты этого испугался? Совсем от жизни отстал, папочка! Это же пляшут!