Столкнулись два наших одинаковых стакана, и сблизились две наших, увы, разных руки!
— Ты ведь трюмным служил, Серега!
— Было дело.
— Старшиной второй статьи, значит? А Колька?
— Главстаршиной кончил… — Сергей засмеялся, — на интендантском поприще меня общеголял.
— Что ж ты делать теперь думаешь?
— А ничего. Здесь работать стану.
— А учиться?
— По дому соскучился я, штурманок, по городу, понимаешь, по лесу, по озеру… И хочется мне заделаться — э-эх! — простым работягой!..
…Лет через пять, в один из моих приездов, дед Степан подмигнул мне:
— Ну, обстроились… Теперь, главное, хорошими соседями обзавестись!
— По-моему, соседей, как начальство и родителей, не выбирают.
— Ошибаешься, сын! Я это дело с потока случайностей снял!
— И кто же будет соседом?
— А вот увидишь…
Забыл я этот разговор, но ближняя лужайка недолго пустовала, и как-то в очередной приезд я увидел на ней добрый цементированный фундамент, на фундаменте прочный, истекающий смолою, сруб. Сруб пришпоривал Сергей Еремеевич Прахов, а внизу играл со щепою уже самоходный старший праховский потомок Федька.
Сергей Еремеич пригладил топориком венец и спросил меня небрежно с высоты:
— Думал — и с глаз долой, и из сердца вон, морячок?
— Верхом потеешь? — отпасовал я. — Бревна-то сплошь косослой!..
— Какие леспромхоз выделил… А ты в бревнах с детства рубишь или как?
— Или как. Жена у меня инженер-технолог по древесине.
— И то заметно… Смени штаны, помахай топором. Или вот фуганок дам.
— Спустись на землю, покурим. Я ведь на часок…
— Все с корабля на бал?
— С бала на корабль…
Серега засмеялся, спустился наземь, и мы с ним поздоровались, и покурили, и посидели не как-нибудь, а как добрые соседи, и на сруб в тот день Сергей, конечно, больше не полез.
Дом построен был без меня, и, переселившись, Серега целеустремленно приступит к выполнению своей детской программы. В какой бы новый отпуск я ни приезжал, в соседнем доме уже пищал очередной отпрыск. Мне оставалось горевать и в шутку и всерьез, что никак не могу я попасть к кому-нибудь из Праховых в крестные отцы.
— Ничего, — не унывал Сергей Еремеич, — ты сообщи заранее, когда в отпуск предполагаешь, а мы с Тасей уж как-нибудь подгадаем. Только точно сообщи, потому что крестный — это, брат, такая должность, которая вакантной долго быть не может. Знаешь сколько у меня корешей?
Приятелей у него действительно было много, и хотя со временем окончательно потускнел на нем флотский налет, дух кубрика впитывался в него все глубже, и оттого, что личная жизнь его находилась в контрах с этим коллективистским духом, Сергей Еремеевич мудреным стал. Присмотревшись, я увидел, что на берегах Святого озера такого крепкого свилеватого люду не меньше, чем сосен, которых ни полуденники, ни шелоники, ни «кронштадтские», ни «варяжские» ветры от направления жизни их отвратить не могут, только жилистее становится древесина и пробковее — кора.
И я перестал рассказывать землякам пенные, как шампанское, искристые морские истории, а стал слушать сам. Где-то за краем Земли оказалось, что Вселенная — это не только то, что снаружи, но еще и то, что внутри. Когда я это осознал, я стал устойчивее к переменам погоды и мнений.
Святое озеро проглядывало в любом уголке Мирового океана, и шум святоозерских сосен можно было при желании расслышать в грохоте любой стихии, забота близких людей и равнодушие неблизких позволили мне с внимательностью отнестись ко всему человеческому, а предоставившаяся возможность сравнивать осчастливила меня той иронией, без которой я не представляю себе по-настоящему взрослого человека.
Однако были еще и такие явления, как старая булыжниковая дорога в лесу, как самолет Лени Ивакина над парком, мама, прикрывающая меня от бомб, генеральская могила, обласканная детьми, сынок, прыгающий на обесчещенное бутылочными осколками дно, наша с Серегой клятва прийти на Симкину могилу, — и я рад, что есть на свете и нежность и ненависть, которые позволяют взрослому человеку, слава богу, от иронии уберечься.