– Присаживайтесь, Илья Константинович. – Обычно она называла его Ильей. – Разговор у нас грустный. Деканат прислал докладную записку. Первая пара на втором курсе была сорвана. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
– Я не срывал пары. Просто забыл удостоверение, а на вахте…
– Знаю. Но вы ведь взрослый человек. Вы должны понимать, что порядок, извините, есть порядок ( Да что им, один текст всем раздали, что ли? ). Рассеянность – это безответственность. Преподаватель позволить себе рассеянности не может.
К этому моменту Стемнина уже не трясло от злости на себя и на случившееся. Злость переплавилась в более благородный и холодный металл, в какое-то яростное безразличие к любому исходу.
– У нас уже не впервые возникали вопросы относительно вашей, так сказать, трудовой дисциплины. Вы никогда не заполняете журнал. ( Карандашик отбивает по столу пункты обвинения; настольная лампочка безразлично уставилась в открытую амбарную книгу .) Вы отступаете от учебного плана. Так вот, на очередном заседании кафедры мы поставим вопрос о том, чтобы объявить вам выговор. И это будет уже второй ( мощный удар карандаша ) выговор в вашей трудовой книжке. Так что есть серьезный повод задуматься над тем, что вам необходимо пересмотреть в своей работе…
Пересмотреть в работе… Да, это бы не помешало. Стемнину стоило бы пересмотреть место работы. А то что же получается? Его могут наказать тем, что запретят ежедневное самоизнасилование? Алевтина Ивановна сможет и дальше вколачивать карандашиком в его жизнь безотрадные правила? Название станции «Рязанский проспект» будет бить током отвращения даже тогда, когда Стемнин будет просто проезжать по этой ветке?
– Я уже задумался…
– Что ж, прекрасно. Заседание кафедры соберем на следующей неделе.
– И совершенно напрасно, – сказал Стемнин, твердо глядя себе под ноги.
– Почему? – Алевтина Ивановна подняла голову.
– Потому что я ухожу. Увольняюсь.
Ну вот. На такую зарплату, какую здесь платят, найти работника нелегко.
– Зачем же такие крайности, Илья Константинович? – Тон заведующей изменился.
– Мне следовало сделать это гораздо раньше.
– Что ж, – Алевтина Ивановна раздраженно пожала плечами, – если вы уже решили…
Поразительно было видеть, как начинает преображаться Алевтина Ивановна, которая в этот миг потеряла всякую власть. Как тает и исчезает значение ее недовольства, ее мнения, ее желаний – мало ли кто чем недоволен! И чем менее угрожающим выглядело все, что Стемнин видел вокруг, тем ярче и злее разгоралась его свобода. До наступления среды оставалось еще шесть с половиной часов, но вторник был развенчан и обезврежен. «Бедные вторники, – насмешливо подумал Стемнин, – ничего у вас не получится».
4
С того самого дня волнами пошли безостановочные перемены. Стемнин сбрил бороду, которая была призвана сделать его более похожим на преподавателя и переехал в новую квартиру на проспекте Вернадского.
Трехкомнатную в центре неподалеку от Никитских ворот он продал и купил маленькую двухкомнатную, получив разницу в двести тысяч долларов. Зачем? Во-первых, крайне были нужны деньги. Во-вторых, старая квартира слишком напоминала Стемнину об Оксане, с которой они прожили здесь почти четыре года. Жена ушла, но все время давала о себе знать: обоями, солнцем в немытом окне, развесистым бабушкиным алое и крышей дома напротив. Алое Стемнин перевез к матери. Окна помыл. Но с домом напротив и солнцем ничего нельзя было поделать. Елизавета Дмитриевна долго отговаривала его от обмена, но в конце концов уступила. В сердцах сказала, что после расставания еще с двумя бабами сын станет бомжом. Конечно, уезжать было тяжело. Этот жалкий упрек старых, брошенных комнат без мебели, коробки, заклеенные скотчем, чужие люди, ходящие по дому… После переезда Стемнин долго не мог заставить себя даже пройти по Спиридоновке. Но дело было сделано, и уже через месяц после переезда стало ясно, что он спасен.
Если можно излечиться от роковой ошибки, Илья Константинович стремительно шел на поправку. Студенты перестали казаться злобными пленниками, начальство и коллеги были разжалованы в обычные люди.
– Илья Константинович, а правда, что вы уходите? – спрашивали его на паре.
– Бастриков, а правда, что вы остаетесь? Хотите, уйдем вместе? – смеялся Стемнин.
Лера Дзакаева, строгая царевна с персидской миниатюры, отвечала вместо Бастрикова: