— Нет, с чего вы взяли? Но это ведь не такая известная музыка…
— Давайте диск. Мне не нравится, как вы меня воспринимаете.
«Зачем тогда берешь диск? — подумал Стемнин. — Скажи что-нибудь про письмо. Ну скажи!»
— Давайте по делу. У нас нет самого главного. Названия. Название очень важно, особенно на старте. Нужно что-то вроде «Праздник, который всегда с тобой», только короче.
Зазвонил телефон.
— Веденцов! Слушаю! Без разницы. Ваня, ты устав читал? Ну так что за идиотские вопросы? Три человека — уже кворум. Насрать. Ты не слышал, что я сказал? По буквам повторить? Большинство держателей сидят в своей дыре за три тысячи километров, у них по две акции, билет на поезд стоит в двадцать раз дороже, на самолет — тем более. Поедут они на собрание? Если они не сумасшедшие — не поедут. Ты давай Авдонина дергай — пусть миноритариев пропалывает.
Видимо, собеседник на другом конце линии робко докладывал о каких-то препятствиях в прополке миноритариев. Стемнин осматривал стены, увешанные лицензиями, дипломами, вымпелами, гербами городов, картами, фотографиями в золотых рамках. Вот Веденцов в окружении стриженных под ноль ребятишек. Вот он же между Вишневской и Ростроповичем, а здесь — в космическом лыжном костюме на снежном склоне.
— Ваня! Ты за кого меня держишь? — заорал друг детей и музыкантов. — Я не прошу. Кто ты такой, чтобы я тебя просил? Я сказал: до Нового года минимум пятнадцать процентов выкупить. Не можете — найду тех, кто сможет. Ага. Вот так-то лучше. Бывай.
Стемнин, который нацелился было на поджаристый кренделек, отдернул руку. Снова неприятно охолонуло от громкого голоса, от грубости слов, от мысли о том, что однажды это может коснуться и его.
— Что за люди! — Веденцов в сердцах швырнул трубкой в кожаный диван. — Запомните, Илья Константинович, в этом мире ничто не делается само. Если не прибираться в доме, не делать ремонт, не чистить раковину, дом выстоит. Если не ходить к стоматологу… Если не воспитывать детей… Если не следить за своим телом… Если дать подчиненным работать по настроению… Если позволить государству хозяйничать безнадзорно… Что получится? Беспризорные дети, раскрошенные зубы, распущенное тело, прогнившее государство. Да, все как-то устраивается само. У других — не нравится. У себя — вроде и не замечаешь. Видел тут по дороге: НИИ решил построить новый корпус. Подрядчик выкопал котлован и исчез. В котловане образовалось озерцо, в озерце тина, утки прилетают, над водой кусты… Все само. Пока не понервничаешь, не напомнишь, не наорешь — все катится в болото.
Он устало опустился в кресло напротив и закурил, не спросившись у Стемнина. Погрузившись в мягкие кожаные подушки и клубы дыма, Веденцов стал как будто еще меньше. Его слова объясняли грубость. А может, Стемнину слишком этого хотелось?
6
После двух часов плавания в табачном дыму и ощетиненных споров название фирмы бывшему преподавателю стало безразлично.
Щеки и уши Валентина пылали недовольством.
Если рубят головы твоим идеям, десяткам идей подряд, наступает момент, когда хочется плюнуть на все и грохнуть дверью. Он не может предложить ничего путного? Отлично! Только зачем после двадцатого варианта обращаться за двадцать первым к нему же?
— «Формат мечты».
— Плохо.
— Мммм… «Счастливый билет»?
— Не то. Как лотерея.
— «Лаборатория праздника».
— Бред.
— «Райский ключ»…
— Вы не в форме, Илья.
— Отстаньте. Э-э-э. «Все цвета радости»?
— Длинно.
— «Карнавал»?
— Надо, чтобы была приставка «евро». — Валентин пытался сладить с манжетом рубашки. — Пипл любит все «евро». Евроремонт, евростиль, евро-то, евро-это… «Евросвидание»? А? Как?
— Евросвидание по-русски.
— А вам, эстетам, подавай какой-нибудь «Вицли-пуцли и сыновья».
— Какие там вицлипуцли? Просто «евро» — пошлость. Банальность, понимаете? Это все равно что к каждому слову прибавлять «наилучший».
— Ну и что плохого?
— Да то, что если все «евро», то это уже бред какой-то. «Евробаня»…
— Нормально: сауна.
— «Евроносок»…
— Вот не надо этого! Не надо! Можете предложить что-то — предложите. А мое в говне валять…
— А если в евро, можно?
Первый рабочий день затягивался, а он даже не написал заявления. И о письме по-прежнему — ни слова. В пепельнице дымилась очередная сигарета.
— Кофе будете? — Веденцов зло смотрел исподлобья.
— Если не сложно.
В кабинет уже в третий раз вошла Ксения с двумя чашками эспрессо. Лучше бы принесла один раз нормальную чашку. Секретарша глядела на Стемнина с тем доброжелательством, с каким в гостях смотрят на неинтересные фотографии. Отхлебнув душистую кофейную пенку, он вдруг испытал чувство жалости к Веденцову.