- Вера Даниловна! Встаньте, сделайте божескую милость! - говорил он взволнованным шёпотом, стоя над женщиной, бившейся в рыданиях на земле. Ну разве это возможно - посудите сами! Позвольте вас поднять?
Она всё рыдала, не отвечая ему. Он стал нелепо размахивать руками, не зная, что делать...
- Ах, господи! Ну какое здесь место для вас? Пойдёмте, Вера Даниловна! А? Да... разве можно так убивать себя? Земля сырая к тому же... можете насморк схватить...
- Уйдите прочь! - кинула она ему между рыданиями.
- Разве я теперь могу уйти! - с изумлением пожал он плечами и опустился перед ней на землю. - "Уйдите!" Как это можно? А вы тут... Я каждый день... всё насчёт вас думаю, как и что... Такая вы, можно сказать... красавица и добрая... Я-с все ночи... то есть, так сказать, вами живу... Пойдёмте отсюда Христа ради!
- Оставьте меня...
- Вера Даниловна! Да... невозможно это! Я всей душой, а вы одна здесь останетесь и в таком плачевном положении. Да... чёрт с ним, с анафемой! Стоит убиваться о всяком шарлатане! Будь ему неладно... Мало нашего брата вам? Такая-то красавица! Да любого... только пальчиком поманите... А ему, этому вашему писателю... Позвольте узнать, кто таков? Я ему все рёбра искрошу... всю морду... в кровь-с!
- Дурак! - вдруг, вскочив на ноги, крикнула она ему. Глаза, опухшие от слёз, гневно сверкали, и бледные губы тряслись. - Нахал!
Он так и остался на коленях, на земле, с открытым ртом и вытаращенными глазами.
Мимо него мелькнуло розовое платье и скрылось, сопровождаемое тихим шелестом кустов. Темнело. В овраг сползали и ложились на зелень кустарника ночные тени; сильно пахло сыростью, и где-то щебетала птичка. А на небе, бархатно-мягком и ясно-синем, вспыхивали звёзды.
- Господи! - прошептал почтальон, садясь на землю и обнимая колена руками.
Потом он печально покачал головой и снова вполголоса произнёс:
- Ах, господи!
И после этого долго сидел без движения. Было уже совсем темно, когда он поднялся с земли и оглянулся вокруг. В овраге всё было мертвенно-тихо.
- Ну и ловко она меня обтяпала! - сказал почтальон и стал подниматься в гору, уходя из оврага.
* * *
На рассвете он шёл по одной из городских улиц, пьяный, сильно шатаясь, и громко бормотал:
- Да, так вы этак со мной? Ага, понял! Покорно благодарю! Я, значит, к вам с развёрзнутым сердцем, а вы сейчас р-рыло в сторону и неприлично лаетесь? Очень хор-рошо! А поз-звольте узнать, за какую провинность? а? Нет, - подождите-с? Почему-с? Я - что? Вы рыдаете - разве я бесчувственный скот? Я с развёрзнутой душой иду и говорю... Пошлите его к чёрту, если он вас не мог понимать... т-такую м-милую женщину... значит, он - мерзавец! Прохвост! В харю дам ему - имею пр-раво.
- Не ори ты, ваше благородие, а то в часть, - сказал ночной сторож, являясь у самого носа почтальона.
- Это что? Тоже человек? Прекрасно... прощай; ты, наверное, тоже скотина; ухожу... я не буду больше обращать внимания... на скотов... Я сам скот, но я с чувством. Понял? Я чего хотел, скажи?
- Выпить ты хотел, ну, и выпил, а теперь иди домой, - благодушно посоветовал сторож.
- И пойду, непременно... Но жалеть я тебя не стану - дудки! Издыхай ты, - плюну и пройду мимо. Не хочу больше... да... Потому я тебя могу жалеть, но ты меня за это можешь оскорбить. Ах ты, м-морда! Не хочу тебя жалеть, - ты свинья!
Раздался трескучий, оглушающий свисток, и в ответ ему недалеко прозвучал другой.
- Вот мы те сейчас утихомирим, - сказал сторож, взяв почтальона за локти и припирая его к забору.
А тот, вырываясь из рук сторожа, плачущим голосом говорил:
- За что? За что? а? 1896 г.
ПРИМЕЧАНИЕ
Впервые напечатано в "Самарской газете", 1896, номер 35, 14 февраля.
В собрания сочинений не включалось.
Печатается по тексту "Самарской газеты".