Он опять запнулся, слыша собственное тяжелое дыхание. У Гордона было такое чувство, словно чужая рука сжимает ему сердце, грозя раздавить его, скажи он еще хоть словечко. Внутри возникло какое-то препятствие, не позволявшее ему ступить на избитую тропу лжи во спасение.
Слушатели затаили дыхание, ожидая продолжения. Он мог делать с ними все что угодно. Они созрели, чтобы упасть к его ногам.
И тут Гордон перевел взгляд на Джорджа Паухатана, на его суровое, непроницаемое лицо, напоминающее скалистый утес. Через секунду он уже знал, что мешает ему говорить.
Впервые ему предстояло распинаться насчет Возрожденных Соединенных Штатов в присутствии человека, определенно превосходившего его силой духа, причем многократно! Он знал, что дело не только в сомнительной достоверности мифа, но и в стоящей за ним личности. Он мог бы убедить этих людей в существовании возрождающегося государства где-то там, за громоздящимися на востоке горами, если бы не способность Джорджа Паухатана превратить его рассказ в ничто одной-единственной улыбочкой, презрительным жестом, зевком...
Все тут же превратится в отзвуки давно ушедших дней, анахронизм, не стоящий серьезного внимания.
Гордон закрыл рот, так и не сказав главного, несмотря на то что на лицах слушателей сохранялось выжидательное выражение. Он покачал головой, расставаясь с надеждой выиграть схватку.
— Восток — это слишком далеко... — тихо промолвил он.
Потом вскинул голову и с новой силой выкрикнул:
— То, что там происходит, может приобрести для нас значение, если мы выживем. Пока же стоит проблема Орегона — одного Орегона, воплощающего собой всю Америку. Нация, о которой я говорил, тлеет под пеплом, готовая с вашей помощью обрести вторую жизнь. Тогда она вернет умолкнувшему миру надежду. Поверьте мне — сегодня здесь решается судьба будущего. Ведь самым главным в Америке всегда был ее народ, который оказывался на высоте в наиболее плачевные времена, проявляя чудеса взаимовыручки.
Он уставился на Джорджа Паухатана и закончил приглушенно, но все же достаточно веско:
— Если вы все позабыли, если все, о чем я говорю, не имеет для вас ни малейшего значения, то мне остается лишь пожалеть вас.
Наступившее молчание, казалось, никогда не кончится; время сделалось вязким, стоячим болотом. Паухатан сидел неподвижно, как высеченная из камня фигура отягощенного раздумьями патриарха. Жилы на его шее напряглись подобно канатам.
Однако он быстро справился со своими противоречивыми чувствами и печально улыбнулся.
— Я вас понимаю, господин инспектор. Возможно, вы и правы, но я не знаю, что ответить. Ведь большинство из пас не жалели сил, и теперь нам просто нечего вам предложить. Вы, разумеется, можете снова попытаться найти добровольцев. Я никому этого не запрещаю, но сомневаюсь, что их будет много. — Он покачал головой. — Надеюсь, вы поверите: нам очень жаль, что дела обстоят именно так. Мы действительно глубоко сожалеем. Просто вы требуете слишком многого. Мы завоевали для себя мир. Теперь он значит больше, чем честь или даже жалость.
«Проделать такой путь, — подумал Гордон, — и ничего не добиться!..»
Паухатан взял с колен два листка бумаги.
— Вот письмо из Корваллиса, которое я получил сейчас... Оно пропутешествовало вместе с вами, и на конверте значится мое имя, однако предназначено письмо не мне. Просто я должен передать его вам. Об этом сказано на первой странице. Так что вы уж простите меня, что я позволил себе пробежать глазами текст.
В голосе Паухатана звучала непритворная симпатия. Передавая желтые листки Гордону, он впервые повторился, — тихо, чтобы его не расслышали остальные:
— Глубоко сожалею. К тому же поражен...
9
"Дорогой Гордон!
Когда ты прочтешь мое письмо, будет уже поздно что-либо предпринимать, чтобы остановить нас, поэтому постарайся успокоиться и вникнуть в мои объяснения. Потом, если ты так и не сумеешь смириться с нашим решением, то хотя бы попробуй простить нас в душе.
Я много раз обговаривала все снова и снова со Сьюзен, Джо и другими женщинами из моего отряда. Мы прочли столько книг, сколько смогли, учитывая ограниченность нашего досуга после службы. Мы приставали к своим матерям и теткам, упрашивая их порыться в памяти, и в итоге пришли к следующим двум выводам.
Первый вполне однозначен. Совершенно ясно, что мужчинам никогда нельзя было доверять править миром. Многие из вас — славные малые, если не сказать больше, в то время как остальные — кровожадные психи. Таким уж создан ваш пол. Лучшие его представители наделяют всех нас силой, светом, наукой, разумом, они преуспевают в медицине и философии. Однако худшая половина тратит все время на придумывание адских козней и претворение их в жизнь.
Кое-какие старые книги содержат намеки на причины столь странной двойственности. Возможно, наука наконец, дала бы желанный ответ, если бы не Светопреставление. Проблему как раз специально изучали социологи (главным образом женщины), задаваясь весьма неприятными вопросами. Однако, что бы они там ни успели выяснить, для нас потеряно все, кроме простейших истин.
Жаль, что я сейчас не слышу твоего голоса, Гордон. Ты бы сказал, что я снова преувеличиваю, упрощаю, обобщаю, располагая недостаточным количеством информации.
К примеру, в крупных «мужских» свершениях принимало участие немало женщин, и в дурных тоже. К тому же не приходится сомневаться, что большинство мужчин находятся где-то в промежутке между полюсами «добра» и «зла», о которых я говорю.
Но, Гордон, те, что в середине, не располагают властью! Не они изменяют мир в лучшую или в худшую сторону. Ими можно пренебречь.
Видишь, я могу отвечать на твои возражения, как если бы ты находился рядом со мной. Не забывая подножек, на которые оказалась щедра жизнь даже для меня, я, конечно же, не отрицаю, что получила прекрасное образование для женщины в наше время. За последний год я узнала особенно много — от тебя. Познакомившись с тобой, я еще больше убедилась в справедливости своего отношения к мужчинам.
Посмотри правде в глаза, любовь моя! Вас, славных ребят, попросту недостаточно, чтобы выиграть этот бой! Ты и тебе подобные — наши герои, однако негодяи все равно в выигрыше! Скоро они потушат последний сумеречный свет, и ты не в силах в одиночку помешать им.
Но человечество сильно не только вами, Гордон. В той борьбе, которая кипела в прошлом веке, до Светопреставления, эта вторая сила покусилась было на извечное распределение ролей, но то ли оказалась слишком ленива, то ли на что-то отвлеклась — не знаю... Так или иначе, она в нужный момент не вмешалась. Поэтому мы, женщины из армии долины Уилламетт, осознали: нам предоставляется последняя возможность исправить ошибку, допущенную женщинами в прошлом. Мы намерены остановить мерзавцев сами. Наконец-то мы исполним свой долг — выберем среди мужчин лучших и отбракуем бешеных псов.
Постарайся простить меня! Остальные просили передать, что мы всегда будем вспоминать тебя с любовью.
— Остановись! О боже! Не смей!..
Очнувшись, Гордон обнаружил, что стоит на земле и размахивает руками. Угли от прогоревшего походного костра жгли пальцы его босых ног. Видимо, он хотел кого-то поймать, что-то удержать...
Медленно покачиваясь, он ждал, пока обрывки сна рассеются в ночном лесу. Только что, во сне, призрак снова посетил его. Давно почившая машина обращалась к нему сквозь десятилетия, бросая нетерпеливое обвинение: «Кто же примет ответственность за детей неразумных сих?»
В глазах у Гордона рябило, в ушах звучал грустный голос криогенного мудреца, доведенного до отчаяния бесчисленными оплошностями живых людей...
— Гордон! Что случилось?
Джонни Стивенс рывком сел в спальном мешке, протирая глаза. Небо затянули облака, и единственными источниками света были догорающие угли да несколько звездочек в просветах между тучами и черными ветвями деревьев.