ПОЧТАЛЬОН
Залезать в ванную я не стал. Не хотелось мокнуть. Две таблетки валиума только обострили восприятие, а большая доза антикоагулянта не даст крови свернуться. Закатав рукав, я окунул руку в теплую, чуть солоноватую воду. Я люблю добавлять соль - это словно погружение в амниотические воды. Возвращение назад. Домой. Правой рукой я быстро провел вдоль предплечья. Лезвие "Swann Morton" оставило очень глубокие разрезы, из которых хлынула липкая, почти черная кровь. Я посмотрел на белый кафель и улыбнулся. Может написать что-нибудь пальцем? Как можно более глупое, пусть поломают головы. Ну да ладно, сейчас мне просто нужно помнить...не забыть...Не забыть...
С двадцати одного года, закончив начальные медицинские курсы, я стал работал в хосписе "Rainbow", на окраине большого индустриального города. Природная флегма и терпение, а также хронический гайморит, лишивший возможности остро ощущать запахи помогали мне изо дня в день выносить утки, мыть промежности, чистить зубные протезы, обрабатывать пролежни. Я все делал автоматически, стараясь не думать, что со временем я и сам стану таким же беспомощным, незаметным для общества человеком. Наш хоспис напоминал мне железнодорожную станцию. Приходят люди, покупают билет, машут рукой родственникам и провожающим. Мы помогаем им занять свои места. Маленькая шоколадка в золотистой упаковке на подушке. Поезд уходит. Где пункт его назначения? На каких станциях выходят его пассажиры? Творившие историю, любимые и отверженные. Научные работники и сиделки, инженеры и рестораторы. Целое поколение, уступившее место и ждущее обезболивающее в своих раковинах-кроватях. Полтора квадратных метра с кухней и туалетом. У всех были разные цели, но в итоге они собрались под одной крышей. Вавилон. Нельзя изменить конец - можно изменить лишь путь, по которому ты придешь к нему.
Больше четверти века работы. Все чего я добился - небольшой ипотечный дом в пригороде, пикники с друзьями, свадьба в далеком 92-м, редкие выезды на отдых, и моя маленькая Лили. Тогда маленькая, потом школьница-активистка, потом студентка филфака. Непростые отношения с детьми только подчеркивают вашу схожесть с ними. А мы были очень похожи. Периоды понимания сменялись резкой неприязнью. Нам казалось, что этот мир слишком мал для нас обоих. И он был маленьким, пока судьба не устроила нам inspectionem. Лимфома. Так звучал основной диагноз. От маленьких синячков и длительных месячных до места в списке на пересадку костного мозга. В ее палате на квадрате выбеленной бумаги отпечатались две ладошки. В красной и золотой краске. Поддержка от выписавшегося до нее пациента. Я не знал выжил он или нет, но его руки, вместе с нашими, не давали ей упасть. Я работал на двух работах, и страховка почти покрывала все лечение. Но деньги все равно были нужны. Мы участвовали во всех экспериментальных программах, выступали по местному телевидению. Очень жаль, что мерилом сочувствия в наше время являются деньги. Но без них ваши возможности становятся жалкими и ничтожными.
Все случилось в один день. Рано утром не выходя из комы умерла мисс Мария - худенькая и бледная ирландка. Умирающим в хосписе не проводится реанимация. Когда запищал сигнал тревоги аппарата сердечного ритма я вошел с чашкой кофе в ее комнату и встал у дальней стены. Мне нужно было отметить время смерти и сразу сообщить родственникам или социальным службам. Я посмотрел на большие круглые настенные часы и, когда движение секундной стрелки совпало с последним ударом сердца, я увидел его. То самое, единственное доказательство бытия. Оно было так очевидно, что я не понимал, как его не видели раньше. Кристально чистое. Неоспоримое. Логически завершенное. Несоизмеримо правдоподобнее пяти доказательств Фомы Аквинского. Я смотрел и чем дольше вглядывался, тем проще мне казалась его логика. Простая до улыбки. Мир перевернулся. Мне хотелось выбежать на улицу и, хватая людей за руки, привести в эту комнату и показать то, что они искали веками. Доказательство бытия Божьего. Доказательство миллионов миров, существующих в одной единственной секунде.
Я просидел до вечера в комнате отдыха. А потом до утра у себя на кровати. Что дало мне это знание? Я стал выше или мудрее других людей? Нет. Я также хотел есть или сходить в туалет. Я не боялся умереть. Я боялся потерять все то что меня окружает. Вещи, людей и отношения. Мне было уютно в этом мире и не факт, что другой окажется таким же близким мне.
И я придумал план. Я выбирал безнадежно умирающих людей и просил их об одной услуге. За вознаграждение им или их близким они должны были кое-что сделать - передать сообщение умершему человеку. Туда - на другую сторону. Чтобы меня не сочли за сумасшедшего, перед самой смертью я показывал им доказательство. Людей готовых заплатить я с особой тщательностью и конспирацией искал в сети. На удивление таких оказалось достаточно много. Кто передавал слова любви детям и близким, кто язвил и хвастался своими успехами. А кто и передавал проклятия. Это была дорогая услуга и я брал десять процентов как посредник. Я гарантировал успех. Пациенты нашего хосписа легко шли на это. Во-первых, они получали быструю и безболезненную смерть как избавление от мучений, а во-вторых, они могли помочь своим близким. Не брать, а помочь. Магия быть сильным. Я называл их почтальонами - людьми которые приносят письма. Я сводил обе стороны вместе, и они должны были договориться абсолютно добровольно. Конечно риск был. Почтальон мог не исполнить свое слово, и мы никогда не узнали бы об этом. Но с другой стороны он рисковал значительно больше.
Чтобы не вызвать подозрений дежурного доктора относительно причин смерти я вводил барбитураты. Около пяти грамм. Раньше я использовал и раствор калия для остановки сердца, но частые судороги заставили отказаться от его применения. Это были хронические больные и аутопсия не проводилась. Тогда мне казалось, что я делаю благое дело. Я нес людям не только избавление от боли. Я давал им и доказательство их веры. Эвтаназия. Убийство или нет? У них у всех был выбор, возможность передумать. Казнь не предоставляет таких привилегий...