–… Не удержим! Все! Не удержим! – мелькнуло в голове у Дмитрия Петровича.
Он на секунду зажмурил и сразу приоткрыл глаза – прямо ему в лицо, стоя рядом на нетвердых ногах, смотрел пришедший в себя Берестов и улыбался последней в жизни, какой-то кроткой и одновременно ободряющей улыбкой.
– Мы задержали их, генерал! – сказал он, и глаза его, казалось, были наполнены слезами радости. – Мы победили, мне сказали…,– и осекся, как будто испугавшись, что сболтнул лишнее. Неверовский посмотрел вдоль линии каре: в одном ее месте разрыв был большой, туда влетели, гортанно крича и рубя палашами направо и налево, несколько бешеных кирасир. Какая к черту победа! Вот на его глазах, с рассеченной от макушки до рта головой пал передовой знаменосец дивизии, роняя, но так и не выпуская из рук, забрызганное кровью и заляпанное грязью полотнище на древке.
– Расскажите графу Кутайсову о том, что было здесь, Дмитрий Петрович, обязательно расскажите, и прощайте! – отрывисто сказал Берестов, повернулся, и неожиданно быстро устремился к тому месту.
– Вперёд, за мной! – кричал он, и голос, мгновение назад слабый и срывающийся, теперь был подобен раскату грома. Несколько десятков гренадёров из задних рядов понеслись за ним. Добежав до внешней шеренги каре, поредевшей и нестройной, он левой рукой подхватил с земли упавшее знамя и, высоко подняв его, бросился правее, туда, где огромные французские всадники рубили пехоту, уже прорывая бреши в ее построении. Пять или шесть солдат, увлекаемых им, рванулись туда же, выставив вперёд штыки. Ведомые бьющимся на ветру бело-красным, с орлом в золотом поле, полотнищем, они налетели на прорвавшихся кирасир, сбивая их с коней и размахивая ружьями, отбиваясь от сабельных ударов. В образовавшейся на краю каре свалке Неверовский видел только, как знамя дернулось, осело вниз, но затем снова поднялось. За какие-то секунды шеренга русских выровнялась, кавалерия отхлынула назад, но затем еще одна волна всадников налетела на каре. Бой закипел с новой силой, теперь Мюрат, поняв, что с прикрытых лесом флангов атаковать бесполезно, обрушил таранный удар кавалерии вдоль дороги, спереди и сзади, пытаясь хоть так раздавить этих непокорных, сопротивляющихся вопреки всему русских.
… Спустя два часа маршал со свитой, где был и де Кроссье, под неприятным, вдруг зарядившим дождем объезжал место, где так упорно билась ушедшая теперь к Смоленску русская дивизия. Трупы и раненые с самой дороги были уже убраны, но вдоль неё, вперемежку, валялись растерзанные тела русских гренадёров, французских кирасир и их лошадей. Убитых было много, некоторые мертвые гиганты-кавалеристы даже свисали с нижних ветвей дубов, окровавленные и поломанные, всюду были лужи крови, смешанной с грязью. Несмотря на то, что мимо по дороге уже маршировали на город главные силы Великой Армии, все молчали, удрученные зрелищем поля сражения. Де Кроссье не находил себе места, глас, столь явно звучавший утром, теперь затих, словно разочарованный его неудачей. Все, они не успели, русские соединились в Смольенске, и за город, почти лежавший на блюдечке, только схвати, предстоит упорная борьба. Никто не знает теперь что будет дальше, война, которую можно было закончить одним успешным маневром, становится затяжной и тяжелой. Не на то они рассчитывали! Он, пребывая в мрачных раздумьях, подъехал к месту, где в огромной куче были сплетены более десятка мертвых тел: несколько кирасир, пара мертвых лошадей, растерзанные русские солдаты, все лежали вповалку на небольшом окровавленном пятачке, среди обломков ружей, сабель и палашей, среди смятых киверов, разбитых железных кирас и патронных сумок. Вдруг, приглядевшись, де Кроссье соскочил с коня, и, приблизившись, не снимая белых перчаток, как-то грубо отодвинул в сторону тело одного из французов.
Мертвый Берестов, с открытыми, но окаменелыми глазами смотрел на него и сквозь него гораздо выше: в небеса, туда, где как будто таился Глас. В груди его, прямо над сердцем, зияла рваными краями сабельная рана, в правой руке он держал обломанное древко. Лицо было спокойно и не тронуто убийственной сталью. Этот человек, сделавший так, чтобы они здесь не прошли пару часов назад, теперь казался шевалье как бы стоящим над ним, несмотря на то, что лежал у его ног мертвым. Подъехавший Мюрат, весело улыбнувшись и показав ряд жемчужных зубов, желая зачем-то обратиться к своему адъютанту, вдруг остановился, увидев, куда тот смотрит. Казалось, все зрелище поля боя, заваленного разорванными кусками тел и разбитым оружием, не тронуло его так, как гибель лишь одного вражеского офицера.