Я представил, как неизвестный посланник в 1812 году получал эту важнейшую информацию. Вот он, сидя за столом у тлеющей лучины, гусиным пером осторожно, но с нажимом, выписывает непонятные ему цифры, внезапно возникшие у него в голове, готовя письмо для того, кто ещё только родится много лет спустя, ибо некий его далекий потомок решил применить могущественную технологию, дабы изменить все в прошлом и посмотреть, на что будет похоже это изрезанное заново полотно бытия. Что он пытался мне сообщить? Итак, 1905.4.1. Это пространственные или временные координаты? Ведь каждый день, ровно в 19:05:41 ко мне пытается пробиться сигнал. И что это может означать? Как будто некая двойная подсказка, это странное совпадение цифр. А что, если это…?
Красный головастик «Яндекс Карты» привычно мигнул на экране, открывая сплюснутый по бокам овал контура МКАД с сетью дорог внутри, горящих темно-алым цветом постоянных 8-бальных пробок. Под нажатием пальца карта замерцала на экране смартфона, раскладывалась, приближалась и удалялась, выдвигая и убирая новые объекты, дома, магазины, парки, длинные проспекты и извилистые переулки. Мысль металась туда и обратно, пока не пришла к самой простой и непосредственной идее.
Да, это было бы слишком просто и наивно, но такой адрес действительно есть. Москва, улица 1905 года, дом 4, строение 1.
Глава 14
1943 г., Евгений Соболев
Танкист был такой же белобрысый и щуплый, как и Евгений, его половина лица, спины и весь бок обгорели, и, частично кожа, частично рваная одежда висели клочьями, только глаза смотрели как-то задорно, даже несмотря на то, что левый сильно заплыл. Его взяли в районе той же Ольховатки, идя в контратаку наша «тридцатьчетвёрка» напоролась на перекрестный огонь «тигра» и «пантеры» с двух направлений и потеряла башню. Экипаж погиб на месте, кроме водителя, этого старшего сержанта, который, обгоревший и ослеплённый, выскочил из машины и был пленён раньше, чем успел потерять сознание. Он стонал громко все ночь от жуткой боли, всю эту ночь, которую они с Соболевым просидели без еды в грязном и вонючем погребе, время от времени чиркая чудом сохранённой зажигалкой и смачивая губы тухлой водой из стоявшей рядом баклажки. Чтобы унять боль танкиста, Женьке пришлось пару раз с огромным трудом, забыв про брезгливость, помочиться в собственные ладони а затем помазать зловонной жидкостью обгорелые места на его коже. Тогда страдания чуть затихали и сержант, приоткрывая даже левый глаз, начинал говорить, смотря на Соболева с легким уважением и благодарностью.
– Откуда ты?… Браток? – спросил танкист вначале, еле ворочая языком и кусая ссохшиеся губы.
– Младший лейтенант Соболев, 621-ый штурмовой авиаполк, зовут Евгением, – он отвечал шепотом, как бы прислушиваясь к тому, что творилось в сенях над ними.
– Старший сержант Петро Мацкевич, 23-я танковая бригада. Это не твои фрицев у Ольховатского леса вчера покрошили, часом? – танкист смотрел с такой спокойной искренностью, что Женька решил не таится. Понимая, что выдаёт себя с потрохами, он все-таки коротко кивнул и, облизнув кровь с растерзанной губы, ответил:
– Это был я, один, и не знаю до сих пор, как это вышло у меня.
Танкист изумленно смотрел на него, мигая измученными глазами.
– Я атаковал их один, мою эскадрилью сбили, как, не знаю, будто бы по какому-то наитию их нашёл, накрыл ПТАБами на первом заходе, дальше сбили меня, – пояснил Соболев.
Мацкевич хотел что-то ответить, но вместо этого промолчал, и так они сидели, ничего не говоря, почти час. В погребе стояла тишина, но они слышали и гулкие, тихо пробивавшиеся через дерево и грунт стен звуки артиллерийской канонады, как будто возрастающие, и пару раз знакомый стрекот мотора от пролетавших где-то недалеко «Уточек», наших ночных самолетов-разведчиков, сопровождавшийся далекой руганью на немецком и даже стрельбой, и более громкие, ибо шли из избы над ними, пьяные мужские и женский голоса, визгливый смех и ритмичный скрип половиц и мебели, когда, по-видимому, эта тварь Киртичук совокуплялась наверху с кем-то из своих полицаев-подручных. Затем, наконец, снаружи все стихло.
– Бежать надо, браток! – вдруг тихо, но твёрдо, сказал Пётр. – Нас порешат завтра иначе тут.
– Куда бежать нам сейчас? – обреченно спросил Женька. – Мы же ранены оба, не пройдём и десяти шагов, нагонят нас и все. Брат, мы даже вверх не поднимемся. У меня руки переломаны, вся грудина болит, ты обожжен. Лучше просто броситься на них как придут завтра, так хоть убьём пару гадов. Отлетали мы своё, Петя!