Женька тяжело, тратя последние силы, выпрямил спину, и вперил уже угасающий, затуманенный взгляд в Киртичук, видя как на ее размазанном лице выражение крайнего удивления вдруг сменяется животным страхом, ужасом и отчаянием. Если бы он мог глянуть назад, то еще увидел бы, что в дверном проеме прямо его за спиной появился тот самый полицай Митька. Бледный, как смерть, он встал у порожка, держась обеими руками за шею, затем его глаза закатились и из горла уже падающего на пол тела хлынул фонтан алой крови, заливая маленькую комнатушку. За его спиной стоял, блестя глазами и скаля обгорелое лицо, танкист Петр, а в обеих руках у него была кривая, немного ржавая, но все ещё острая, как бритва, крестьянская коса. Эсэсовка, опустив руки вниз к кобуре, неловко попыталась вскочить из-за низенького стола, но Мацкевич, перешагнув лежавший у его ног труп, сделал резкое движение вперёд, и в воздухе, прямо перед лицом Евгения, что-то тихо просвистело, обдав дуновением его волосы. Он как раз сидел левее, поэтому убийственное оружие не задело его. Раздался полный отчаянно-ужасающей боли крик, через мгновение перешедший в хрип и резко оборвавшийся, и затем под ноги Соболеву что-то упало, мягко стукнувшись о земляной пол. Осознав, что это отсеченная голова с короткими светлыми женскими волосами, он на секунду поднял взгляд напротив, туда, где валилось на бок широкое окровавленное тело, заливая чёрную гимнастерку и все вокруг солено пахнущей красной жидкостью, и затем машинально отвернулся. Танкист подскочил к нему и схватил за плечи:
– Браток, ты как, живой? Нет-нет, не падай, ну же!
Женька еле заметно потряс головой.
– Вот это тварь была! – Петр кивком головы указал в сторону стола, где ещё пять секунд назад сидела живая, а не мертвая уже Киртичук, и, спокойно, но твёрдо, обратился к Соболеву:
– Браток, ты, это, приди в себя! Давай, мы уходим отсюда, бежим к своим!
Глава 15
1812 г., Дмитрий Неверовский
Город пылал ярко-ярко, его могучие каменные бастионы были частью обрушены, а частью практически раскалены. Ядра били почти непрерывно, и среди ужасающего грохота носились люди, лошади и едва уцелевшие повозки.
Сила войск, брошенных императором Франции на Смоленск, была огромной, даже в сравнении с двумя успешно соединившимся несколько часов назад армиями русских. Наполеон, желая генерального боя за город, атаковал его сразу тремя мощными колоннами, стремясь снести и прижать к стенам, где ворота были слишком узкими для отступления, стоявший на переднем крае обороны корпус генерала Раевского.
Неверовский, приподнявшись в удобном мягком седле, тяжело вглядывался в ещё далекие, но упорно приближавшиеся неприятельские порядки. Остатки его дивизии, поредевшей и не отдохнувшей после десятков позавчерашних атак, были утра с поставлены не в первой линии, но, тем не менее, неминуемо должны были вступить в схватку уже скоро. Заветной подзорной трубы с ним уже не было – потерял ее в горячке сражения где-то среди дубов, но даже без неё было отчетливо видно, что огромная, изрытая холмами и балками, лежавшая перед городом низина Днепра была заполнена плотными рядами в сине-белых мундирах, и их количество было просто колоссальным!
Дивизия стояла под непрерывным пушечным огнём: время от времени прилетевшее ядро вырывало под горестным взглядом Дмитрия Петровича двух-трёх его солдат из общего строя, они валились, подоспевшие санитары относили их в лазарет, и несколько гренадёров из задних рядов немедленно занимали освободившееся место. Солдатушки топтались на месте хмурые, недовольные и утомленные, под ногами некоторых хлюпала свежая кровь, но теперь, после недавнего первого для многих из них боя, никто не желал более отходить.
– Ничего, братцы, стоим! – гаркнул Неверовский, уже наверное раз в седьмой за последний час объезжая свое каре. – А песенники мои ещё в строю? Где Мамыкин, Саблев, – а вот он, голубчик, а ну, всем выйти вперед…! Запевай нашу, матушку, солдатскую! – и первым, стараясь перекричать канонаду, затянул свою любимую:
– По-старинному, да по-суворовски;
Мы закричим «ура» и пойдем вперед!
На штыках пройдем силы вражие,
Перебьем мы их, переколем всех!
Трое вышедших из строя гренадёров звонко подхватили родной каждому сердцу мотив, и вот уже хором запели все шеренги, обессиленные солдаты вдруг разом повеселели, и даже, казалось, ядра французов перестали долетать, как бы боясь потревожить это людское единение в горниле ожесточенного боя.
К середине долгого дня корпус Раевского, потеряв до половины людей, все еще продолжал сдерживать превосходящего противника, почти прижавшись к горящим крепостным стенам, но не отступив от них далее ни на шаг. Шевалье Пьер де Кроссье носился по фронту идущих в атаку, но застопорившихся мюратовых дивизий, и везде получал ответ от начальников, что солдаты устали, идти дальше не могут, а эти чёртовы русские падают, но не хотят отходить.