– Клянусь вам, генерал, первым желанием моим было накричать на вас, что вы не на своём месте вмешались. Но ей-богу, приказ ваш к атаке был весьма своевременным и много пользы принёс нам. С кем имею честь?
– Начальник артиллерии армии граф Кутайсов Александр Иванович, – слегка подбоченясь и глядя прямо на Неверовского прекрасными чёрными глазами, ответил генерал. – Моё место – везде, и прошу ваше превосходительство на меня не держать обиду, ибо мы делаем здесь общее дело и во имя России. И….
– Я Неверовский, командир дивизии, – перебил его Дмитрий Петрович, ошеломлённый столь неожиданной встречей, и стремясь теперь быстро-быстро передать то, что сказал ему покойный Берестов. – Мне нужно поговорить с вами, граф…,– и, стараясь удержать взбрыкивающую от грохота боя лошадь, Неверовский достал из-за пазухи тот перстень.
Кутайсов сразу изменился в лице, незаметно показалось, что волнение от боя сменилось каким-то другим, более глубоким погружением в себя. Он, задумчиво и одновременно с интересом, глядя на Неверовского, как будто оглянулся, не слушает ли их кто-то ещё, а затем подъехал почти вплотную.
– Генерал, – тихо спросил он, как будто даже слегка запнувшись. – Г-генерал, эту вещь дал вам адъютант его высокопревосходительства командующего второй армией?
– Да, граф, поручик Берестов, сделал это перед своей геройской гибелью два дня назад в бою на Смоленской дороге. Граф, я был давеча свидетелем вещей, мне не совсем понятных....
Отдаленный, но усиливающийся барабанный бой прервал его речь и оба повернулись на запад, в сторону Днепра. Неверовский посмотрел, прикрывая взгляд приложенной ко лбу ладонью, щурясь и стараясь высмотреть что-то вдали, на равнине, покрытой легкой дымкой из марева, орудийного пара и уже начавшего спускаться вечернего тумана, и тут Кутайсов протянул ему свою зрительную трубу. Поредевшие русские шеренги тем временем были приведены в порядок, раненые отнесены в лазарет, убитые оттащены назад, знающие своё дело офицеры штаба дивизии ловко сновали между рядами, выкрикивая команды.
– Генерал! – сказал Кутайсов многозначительно. – Эта сволочь опять готовит атаку на вас. Решено сегодня, по крайней мере, Смоленск Бонапарту не сдавать, а вашу дивизию скоро сменят. Как их снова отобьёте, встанете на бивак – милости прошу ко мне. Найдите меня через штаб его высокопревосходительства генерала Барклая. Я жду вас, да сохранит вас господь! – и, повернув своего низенького жеребца, сопровождаемый свитой, он медленно двинулся в сторону объятого пламенем центра города.
Де Кроссье остановился на окраине, за небольшим леском, куда не так сильно доносился удушливый дым от пылающих строений. Он был раздосадован и бледен, белоснежный ещё утром мундир стал грязно-серым от пыли и копоти, один эполет сбит осколком картечного ядра, каким-то чудом пролетевшим по касательной и его плеча не задевшим. Великая армия, весь день штурмовавшая этот треклятый городишко, не продвинулась ни на шаг. Русские, которых он видел в этом сражении, были просто ужасны: он был свидетелем, правда, издали, как одного их офицера с оторванной по локоть правой рукой, несколько солдат пытались вывести из кипящего вокруг рукопашного боя. Так этот русский, в изгвазданном, покрытом свежей кровью мундире, продолжал рваться вперёд, размахивая шпагой в левой здоровой руке и выкрикивая команды, пока его не утащили силой назад трое дюжих гренадёров. Его отважное и отчаянное упрямство вновь напомнило шевалье про смерти, которые он уже недавно видел: русского адъютанта на лесной дороге и того офицера-егеря на берегу Днепра. Де Кроссье почему-то вдруг показалось, что все они, и этот раненый тоже, все слышали глас в миг перед своей геройской гибелью. А он не слышит! В тот самый момент, когда это более всего нужно!
И тут он резко дернулся и остановился, в затылке, к его вящей радости, появилось знакомое тянущее чувство. Он постарался сконцентрироваться, прислушаться, понять приказ или команду. И сразу же резко обернулся: всего шагах в двадцати на него летел казак на низенькой приземистой лошадке, с пикой наперевес. Это было так необычно, ибо он знал, что эти полудикие русские конники никогда не атакуют поодиночке, но, видимо, де Кроссье показался легкой добычей. Лица противника было почти не видно, голова, закрытая волосатой шапкой, качалась из стороны в сторону, и издавала легкий присвист и цоканье. Все это шевалье осознал всего за несколько секунд, пока казак доскакал до него, он был уже готов и успел уклониться от пролетевшего над головой острия, одновременно выхватывая пистолет из-за пояса. Ещё через пару мгновений он выстрелил в спину удалявшемуся противнику и тот, резко вздыбив коня, рухнул на землю. Де Кроссье подъехал и соскочил со своей лошадки. Русский был убит пулей в затылок наповал, он лежал ничком, раскинув руки, как в последний раз обнимая землю, перевернув его, француз увидел на губах ту же легкую безмятежную улыбку, только подчеркнутую стекавшей с уголка рта струйкой алой крови. Вот опять! Вздохнув, де Кроссье начал снимать с казака его широкий балахон и папаху. Через несколько минут, облачившись поверх мундира в эту жаркую степную одежду, и подняв с земли оброненную тяжелую казачью пику, он уже медленно ехал по направлению к русским позициям.