– Вот сейчас, – подумал он, – сейчас Наполеон введёт в дело свою знаменитую Гвардию, и вся наша позиция от Семёновского до Маслова будет опрокинута за какую-то пару часов!
Горечь от поражения, потеря армии, завоевание врагом России: все пронеслось перед глазами в виде нескольких масштабных картин, чем-то напомнивших ему работы фламандцев, что он видел во время своего пребывания на учебе в Европе. Он повернулся опять к главнокомандующему, словно ища его спасительной мысли, ожидая решения, которое должно быть принято немедленно.
Но перед Кутузовым теперь стояли сразу три генерала: высокий, подбоченившийся как орёл Ермолов, молодцеватый, в щегольском мундире, Фёдор Уваров, начальник регулярной кавалерии, и приземистый, в простом кафтане, казачий атаман Платов. Он объяснял им что-то, поднимая руки и отчаянно жестикулируя, а они стояли молча, пытаясь вслушаться в его негромкую речь, заглушаемую орудийными раскатами, свистом пуль и далекими криками. Наконец он закончил, отдельно перекрестил каждого, и все трое прыснули с пригорка и побежали к своим застоявшимся коням. Когда Ермолов, звеня шпорами, проходил мимо, знакомое ощущение завибрировало в голове Кутайсова, и он понял, что глас приказывает ему, против его желания, оставаться сейчас на месте. Александр Иванович на секунду задумался, в первый раз за все время, как он его слышал, захотелось сделать все по-своему. В память пришли строки одного из писем покойного Берестова:
«…исследуя природу оного, любезный мой Александр Иванович, уяснил я, что позыв сей не приказывает повиноваться ему непременно, тем паче иногда поступив супротив того, что вещает он, можно не только ход событий изменить, но и к лучшему действу их привесть…».
Кутайсов быстро побежал вслед за Ермоловым, туда, где у подножия холма встревоженно стояли, водя ноздрями и слегка похрапывая, их боевые кони. Он ощутил на себе удивленный взгляд Алексея Петровича, тяжелая рука легла ему на плечо.
– Куда ты, брат? – спросил Ермолов, уже готовый было вскочить на своего чёрного иноходца.
– С тобой, Алексей Петрович, авось сгожусь более, чем тут на пригорке стоять, – весело ответил граф.
– Напрасно, напрасно ты, Александр Иванович! – начал Ермолов и в глазах его читалось явное намерение отговорить Кутайсова от столь опасного вояжа. – Ведь мое дело боевое, главнокомандующий шлёт меня в центр и на флеши для выяснения обстановки. А тебе, Александр Иванович, надо бы воротиться, вдруг его светлость тебя хватиться по неотложному артиллерийскому делу, а ты где? Журил уже князь тебя, что не бываешь при нем, когда более всего ему надобен....
Случай сей Кутайсов помнил и зло сверкнул чёрными глазами в ответ. Два дня тому назад его искали по всему полю, когда надобно было срочно отправить заряды батареям, ведущим арьергардную дуэль с кургана близ Шевардино, а он, под впечатлением услышанного ночью гласа, предвещавшего поражение, в это же время яростно скакал куда-то вдоль всей нашей позиции, обдумывая свой будущий приказ о жертвенности пушек в предстоящей баталии. Было у него такое свойство: в момент работы мысли хотелось ему взлететь на своего белого арабского скакуна и мчаться-мчаться-мчаться, чем отчаянней была скачка, тем сильнее разгоняла она кровь и быстрее рождала идею. Как правило, именно в эти моменты таинственный глас приходил к нему всегда. Но теперь, вопреки тому, что он только что услышал, вопреки разумению Ермолова, вопреки собственному военному долгу, он понял, что непременно должен ехать.
– Нет, Алексей Петрович, с тобой я! – вновь твёрдо сказал он, и поспешно вскочил в седло.
Ермолов пожал плечами и, укоризненно качая головой, поскакал в сторону окутанных дымом позиций. Кутайсов и несколько штабных офицеров устремились за ним вослед.
Проехав с версту, они остановились, пропуская проходящую плотной колонной по направлению к левому флангу резервную пехотную дивизию из корпуса генерала Дохтурова. Александр Иванович, вглядываясь в серые от дыма и копоти лица идущих солдат, читал в них такую неколебимую решимость, которой он никогда раньше не видел ни у кого.
– Вот! – задорно подумал он. – Эти люди не смущаясь, радостно и спокойно, идут на смерть, зная, что возврата из боя нет. А чем же я хуже?
Ермолов, яростно шпоря свою лошадь, подъехал и своим поставленным штабным голосом, воспользовавшись паузой, стал кратко описывать ему ситуацию: