Кутайсов не бредил, но боль постоянно то отступала, то приходила вновь, сполохами огня обжигая лицо и грудь. Голова раскалывалась от дикой, всепроникающей и буравящей лихорадки, а слева он не чувствовал вообще ничего, как будто половину его просто отрезало. Вчера подъезжал французский лекарь, осмотрел раны, чем-то смазал и накрыл прожженное до кости лицо и плечи, забинтовал культю и громко сказал кому-то стоявшему рядом (кому именно, Кутайсов не видел):
– Пара дней, не более!
Дождь принёс небольшое, но облегчение: повозка была открытой, свежая прохлада упала на его истерзанное лицо. Глас только стал сильнее: все три дня, с того момента как он застонал во мраке, посреди груды окровавленных тел, услышав рядом возгласы и окрики на французском, как его несли через все поле в лазарет, затем несколько часов оперировали, зашивая и смазывая свежие раны, как потом подошёл этот кавалерийский офицер, де Кроссье, и его положили на подводу, и ещё двое суток пути по тряской и пыльной дороге к Москве – все это время он его слышал.
Судьба страны, казалось, была решена окончательно и ничто не могло её изменить. Русская армия была обескровлена в жестокой битве на бородинских полях, и в конце следующего января, пытаясь защитить Петербург, почти полностью погибнет в изнурительном четырехдневном сражении на озере Ильмень. Москва в ближайшее время, а через полгода и северная столица, будет взяты, трон российский не падет, но император Александр будет вынужден заключить позорнейший мир и стать вассалом Французской империи. Европейское вольнодумство и порядки навсегда изменят Россию, превратив её в сырьевой придаток мегадержав Франции и Англии, заключивших между собой договор о вечной дружбе уже летом следующего, 1813-го года. Наполеон станет главным властителем мира, а родина Кутайсова погрузиться в пучину темных времен, став колонией вроде Индии или Сиама!
Глас рассказывал это Кутайсову, заставляя его воображение рисовать ужасные картины плена и запустения. Но в то же время Александр Иванович чувствовал что-то ещё: в интервалах между этими вспышками острой, сотрясающей все тело боли и обиды, он мучительно пытался найти решение. Зная ещё от Берестова, что предсказанное гласом может быть изменено, он анализировал ход событий и думал над тем, что и как можно сделать. Что может лично он, тяжко раненный инвалид, которому осталось несколько дней, а то и часов жизни? Что он может? Что?
Тяжелая капля дождя упала на его правую, уцелевшую щеку, и веский, впечатанный в мозг приказ пришёл вместе с ней:
– Ты должен жить! – разорвалось у него в голове одновременно с первым раскатом приближающейся грозы. – Они должны покинуть город до зимы! Сделай это! Сделай это!
Он вдруг понял, что его жизнь может стать залогом победы над врагом. И то, что он сейчас, пусть раненый, окровавленный, но в их лагере, может сейчас ему помочь в этом. Усилием воли Кутайсов попытался приказать, заставить себя не умирать сейчас. Он еще хочет жить, отдать свои последние дни, часы и мгновения родине!
Осознание этого желания выразилось в рывке сознания, напрягшем его последние силы. Его жилы вздулись, изломанная грудь поднялась, из истерзанных губ раздался слабый и тихий, но первый с момента ранения стон. Возница-француз обернулся, с удивлением глядя на все эти два дня безмолвно умиравшего, но внезапно ожившего искалеченного русского. Но уже через секунду Александр Иванович бессильно упал на подводу, потеряв сознание от вновь нахлынувшей боли.
Шевалье Пьер де Кроссье подъехал к кутайсовской подводе, когда уже сильно стемнело и обоз с ранеными собирался остановиться на привал. До Москвы было лье пятнадцать всего, головные части французов, включая конную гвардию, по слухам, уже находились в оставленном Кремле, все ждали торжественного въезда Бонапарта в город. Несмотря на ужасы, испытанные и увиденные им на кровавом поле генеральной баталии, мюратов адъютант пребывал в отличном расположении духа: глас, который приходил в его разум уже третий день подряд, обещал французам отдых в древней столице, накопление и пополнение сил и решительную победу над русскими уже в первой половине следующего года. Де Кроссье, лишь легко задетый штыком в плечо во время одной из последних атак на флеши, был бодр, весел, говорлив, ощущение радости переполняло его и он был готов поделиться ей со всеми, кого встречал на дороге, и только этот раненый русский вызывал у него легкое чувство сомнения и даже досады, ибо по всему казалось, что он уже давно должен был быть мертв.
Тем не менее именно шевалье узнал в искалеченном и безмолвном, привезённом кирасирами вечером с большого редута теле того самого генерала, которого он безуспешно пытался найти и устранить с самого начала похода. Теперь главный враг был в его руках, но преимуществ это уже не давало – война была практически выиграна и никакие усилия не смогли бы это изменить. Поэтому де Кроссье великодушно приказал выделить неприятельскому офицеру отдельную повозку, послал к нему лучшего корпусного лекаря и повелел вести в обозе вместе со своими ранеными. Куда и главное зачем – это бравый адъютант и сам не мог себе объяснить. Но желал увидеть своими глазами момент его кончины – поэтому, разъезжая с поручениями вдоль двигавшихся к Москве французских колонн, он то и дело подъезжал к подводе проведать: а как там этот русский?