– Ладно, Соболев, – сказал он. – Если все же ИЛ твой вдруг найдётся, буду представлять к Красному Знамени тебя, а с остальным разберёмся, как из штаба вернёшься. Езжай с богом! – неожиданно напутствовал он Евгения и вышел.
В деревеньку, где квартировало командование фронтом, Соболева привезли уже под вечер, который выдался тёплым и неожиданно тихим, как это бывает только мирным летом в средней полосе России. Пушки не грохотали вдали, авиация не жужжала над головами, только где-то далеко, километрах в трёх отсюда, мерную и пахучую тишину леса нарушал гул двигавшихся на позиции для завтрашнего наступления танков. Но в самой деревне военная жизнь бурлила, не собираясь отправляться на ночной отдых: туда-сюда сновали вестовые на мотоциклетах и лошадях, возле деревянного клуба, превращённого в госпиталь, суетились молоденькие, в форме с иголочки, санитарки, из открытых настежь окон стучали пишущие машинки, а встреченная на окраине группа связистов тянула от избы к избе провода. Соболева отвели к самому большому дому, с растянутым над крыльцом алым полотнищем и двумя поджарыми часовыми на входе, вооруженными начищенными до блеска ППШ. Внутри не было такого великолепия: старая изба была закопчена и набита людьми, штабные офицеры стояли, сидели за широкими лавками, полулежали на дощатом полу, строча одновременно при тусклом свете от нескольких лампочек десятки боевых приказов, часто на отрывках бумаги и даже кусках старых газет. Женьку провели мимо них, через сени в большую и более светлую комнату, стоявший посередине которой приземистый стол был накрыт крупномасштабной картой с красными и синими флажками. Ему показалось, что внутри никого не было, и только когда дверь за ним закрылась, он почувствовал движение в темном дальнем углу: там на стуле устало полусидел-полулежал высокий человек с благородным пробором прически, в походной генеральской шинели.
Рокоссовский дал себе уснуть буквально минут на десять: сказывалось напряжение последних, решающих дней, упорство воли, с которым он вначале не позволил рассыпаться под ударом немецкого танкового кулака обороне, а затем перевёл свои потрёпанные, но несломленные дивизии в решительную атаку. Он не спал несколько дней до этого, постоянно объезжая наступавшие войска, и случай полтора дня назад, когда они чудом избежали смерти, уже почти стерся из памяти. Но только почти…, очнувшись от сиюминутного небытия, в котором он пребывал, казалось, всего миг, Константин Константинович открыл усталые глаза и увидел вытянувшегося перед ним по стойке смирно молодого лейтенанта, с задорным взглядом и левой рукой на перевязи, в потрепанной лётной форме.
– Товарищ генерал армии, младший лей…,– начал Женька, но Рокоссовский прервал его доклад отрывистым движением, резко встав и окончательно вынырнув из небытия сна, подошёл к нему и, по-солдатски, обнял, прижал к груди и несколько раз осторожно похлопал по плечу, стараясь не причинить боль раненой руке.
– Спасибо, лейтенант, – с чувством и искренне сказал генерал. – Ты спас меня и моего начштаба, представление к Отечественной войне Первой степени для тебя я подписал. Спасибо, браток!
Но затем, отстранившись, и словно выключив взыгравшие чувства, два солдата, генерал и лейтенант, более пристально посмотрели друг на друга, как будто пытаясь в этом неловком молчании уловить некий, понятный лишь им обоим смысл.
– Лейтенант Соболев, – спросил, наконец, Рокоссовский. – Вы не хотите ли мне что-то ещё рассказать?
– О чем, товарищ генерал армии? – удивленно спросил Евгений, но при этом чувствуя, что он уже заранее знает ответ.
Константин Константинович помолчал, качнул головой, и, наконец, ответил:
– Послушайте, лейтенант, вот у меня отчёт о вашем допросе. Вы якобы в одиночку штурмовали немецкую колонну в самый нужный нам момент, затем удивительным образом угнали вместе с товарищем немецкий «тигр», расстреляв пару десятков эсэсовцев где-то в деревеньке и в конце протаранили другой «тигр», опять-таки, когда это было нужнее всего мне лично. Все это подтверждается донесениями от других офицеров, которые осмотрели уже упомянутые вами места, – и он указал на несколько лежавших на столе листков бумаги, заполненных мелким убористым почерком. – Я верю вам, и в тоже время понимаю, что на войне, конечно, случайности встречаются, но чтобы сразу с одним человеком и в таком количестве буквально за два дня – этого я никогда ранее не слышал.