Помолчали. Рокоссовский сидел задумчиво, погруженный в свои мысли. Соболев во все глаза смотрел, боясь заговорить и побеспокоить генерала, потрясённый тем, что узнал только что.
– Я тоже нашёл такую записку, – вдруг сказал Константин Константинович, сказал так, будто выдавил из себя тайну, которую хранил ото всех на свете. – Нашёл в самый страшный момент, в сорок первом, когда наш фронт за Смоленском был прорван, и я останавливал бегущую 16-ю армию, возвращая ее в бой, дабы защитить Москву. То, что там было написано, по-видимому, касалось только меня. Моего будущего, лейтенант. Тогда это окрылило и вдохновило меня также, как и вас, дало мне силы не сломаться, собрать в кулак всю волю и продолжать делать, что я должен и что умею лучше всего: воевать, бить ненавистного врага, гнать его с нашей Родины! И поэтому, лейтенант, мы сейчас здесь, а скоро, я верю, и до Берлина дойдём. Кто-то этим голосом, этими сообщениями, наверное, пытается поменять весь ход событий. И пока это получается в нашу пользу! А значит все, что случилось в нашей жизни: революция, войны, строительство новой советской страны – все это было правильно!
В дверь постучали. Вошёл молодой офицер с погонами майора, чеканным шагом, щёлкнув каблуками, вытянулся, отдал честь и протянул генералу папку с несколькими листами. Рокоссовский быстро просмотрел их, один за другим, поставил размашистую подпись.
– Вам пора, лейтенант! – обратился он к Соболеву, когда за штабным закрылась дверь.– Завтра, то есть, уже сегодня, мы продолжаем наступление против Моделя, вам надо успеть в полк и хотя бы пару часов поспать. Вас отвезут, я распоряжусь.
Соболев осознал, сколько всего важного он не успел спросить. Но как он, простой лейтенант, может задавать прямые и столь деликатные вопросы прославленному генералу? Его дело воевать, воевать теперь ещё более умело и яростно, после того, что он здесь узнал.
Он поднялся, вытянулся на каблуках, несмотря на боль во всем теле, здоровой рукой отдал честь: – Разрешите идти?
Рокоссовский пожал ему руку и ещё раз заинтересованно взглянул на Женьку.
– Лейтенант,– спросил он спокойно. – Что вы услыхали тогда, перед тем как рванулись в захваченном танке через лес на таран? Что именно вам сказали?
Женька слегка потряс головой – туманные воспоминания о тех событиях не позволяли сосредоточиться, он никак не мог восстановить их последовательность, ибо мучительно болела голова, а к сомнениям в реальности всего произошедшего ранее теперь добавилось удивление и изумление от того, что он услышал сейчас. Но наконец, вспомнив тот невидимый приказ, он, закрыв глаза, проговорил:
– Мне приказали спасать маршала. Дальше мы увидели вашу машину, товарищ генерал. И пошли таранить того «тигра». А потом я очнулся… в госпитале…, наверное, это было предсказание… вашего будущего…, я сейчас понимаю....
Рокоссовский медленно улыбнулся, потом вновь протянул и пожал руку Соболева.
– Прощайте, лейтенант, – просто сказал он. – Надеюсь, ещё увидимся… скоро…, у ступеней поверженного Рейхстага…, в день нашей победы!
Уже отъезжая в деревеньку Райские Выселки, где на аэродроме базировался его полк, Женька увидел колонну из наших «тридцатьчетвёрок»: новенькие, даже в ночных сумерках блестевшие свежей краской, они с мерным гулом выдвигались на позицию для утреннего движения вперёд, веселые танкисты в начищенных шлемофонах, спокойно и деловито сновали между машинами, контролируя процесс заправки соляркой. Он на секунду вспомнил погибшего Петра, его уверенность и ярость, его спокойную убежденность в том, что все будет хорошо, что мы ещё повоюем.
– Он бы был сейчас рад увидеть это, был бы сейчас с ними, в первом же танке, который пойдёт в наступление! – подумал Евгений, и самому вдруг безумно захотелось сесть за штурвал ИЛа, ощутить всем телом вибрацию мотора, увидеть внизу дымы сражения и ползущие по полю прямоугольники танков, змейки окопов и плюющие огнём темные крестики батарей. Он теперь знал, что впереди ждет тяжелое боевое время, но кто-то неосязаемый и могущественный следит за ним и направляет его, чтобы все, что он делает, было правильно, было во имя победы.
– Может, и погибну уже завтра, но героем! – подумал он еще, по-юношески представив себя в самом пекле воздушного боя, и вдохнул ночной пьянящий воздух леса, сквозь который они проезжали. Вновь резкая мысль зародилась у него в затылке, заполняя весь мозг:
– Нет, ты пройдёшь всю войну, ты ещё молод, тебя ждёт долгая жизнь.
Соболев закрыл глаза, нега вдруг накрыла его, весь оставшийся путь до аэродрома он тихо проспал, даже не чувствуя рева мотора «полуторки» и дорожных ухабов. Голоса, который пришёл к нему в тот вечер, он больше не слышал почти до самого конца войны.