Глава 25
1812 г., Александр Кутайсов
Старые скрипучие ворота отворились, пахнуло затхлой сыростью, кислой капустой и дымом, и Жак, правя лошадью, завёл подводу во двор. Изнутри стоял такой же старый двухэтажный дом, с желтой облупившейся стеной, потемневшими от времени окнами и почти без ставней.
Телега с лежавшим раненым потряслась несколько саженей на камнях и комьях земли, голова Кутайсова пару раз подпрыгнула и даже негромко, но гулко, ударилась о стенку, затем повозка остановилась. Двор был очень грязным, везде валялась помои и куски коряг, небольшое крыльцо казалось чище, но, при этом, каким-то неопрятным, как будто даже лишним наростом на теле этого неуютного здания. Навстречу приехавшим из дома шустро выскочила низенькая старушка лет пятидесяти пяти, с неприятными чертами рябого лица, узкими щучьими глазками и жидкими короткими рыжими волосами, выбивающимися из-под такого же грязного рыжего платка, что выглядело совсем нелепо. Она бросилась навстречу повозке, махая руками и пытаясь кричать неприятным скрипучим голосом:
– Мусье, мусье, сюда, нет, нельзя! Нельзя здесь… никого, мусье!
Один из открывавших створки ворот высоченных мюратовых кавалеристов, подойдя к голове лошади, взял ее за узду, и, отстранив старуху обшлагом рукава, подвёл телегу еще ближе к крыльцу. Другой, даже не смотря на неё, бросил на ломаном русском:
– Баба, здезь прикьяз маршал, раненый ваш, вельел здезь льечить!
Затем, вдвоём подняв лежавшее тело за плечи и лодыжки, они внесли раненого генерала в дом, и тот же француз, повернувшись, спросил женщину:
– Ну, показать, кьюда ложить?
Доходный дом за Яузским мостом, в Тетеринском переулке, на 2 этажа и 15 комнат, принадлежал мещанке из Пермской губернии Николаевой Юлии Алексеевне, пятидесяти семи лет отроду. Она появилась в Москве лет десять тому назад, сбежав от расследования местным поверенным дела о растрате, в котором оказалась замешана, будучи акушеркой в одном из пермских богоугодных заведений. Облюбовав принадлежавшее местному купцу небольшое здание, дав ему ссуду под залог, а затем засадив в долговую тюрьму, она сделалась полновластной хозяйкой доходного дома, сдавала комнаты заезжим офицерам, торгашам, ростовщикам и разному лихому сброду, платила мзду местным городовым и приставам, и жила припеваючи вплоть до прихода Наполеона, когда жители города, а вместе с ними и ее клиенты, стали убегать вслед за русской армией. Появление французов тоже оказалось безрадостным: солдаты самовольно занимали брошенные дома и грабили все нажитое добро. Для Юлии Алексеевны, искренне считавшей себя пупом земли из-за того как ловко она, прибыв из безвестной провинции, нажила собственность в богатой и веселой Москве, такая метаморфоза была ужасна. И вот, в довершение всего, эти же французы заносят к ней в дом какого-то грязного, воняющего, умирающего человека, кладут его на постель в лучшей, самой светлой комнате, ультимативно приказывают ей принести воду, спиртное и вообще все припасы, что имеются в доме! Она хотела было возразить, скривив узкий рот щелью, но старший французский офицер резко и многозначительно глянул, положив при этом правую ладонь на эфес шпаги, и старуха предпочла, охая и кряхтя, удалиться куда-то вглубь помещений.
Чёрная муха деловито передвигалась по потолку, потирая грязные лапки, а пришедший в себя Александр Иванович следил за ней единственным глазом, будучи по-прежнему недвижим. Откуда взялась эта комната, белые простыни, тёплая вода, которую принесла в тазу уже немолодая безмолвная девка-горничная, заплывшая бутыль самогона, которую он видел краем зрения? Мозг не мог принять ни одно из событий, случившихся после ранения, все шло как в тумане, воспоминания рождались и умирали обрывками. Через пять минут или пять часов после того, как его голова, впервые за последнюю вечность, коснулась мягкой подушки, стукнула дверь, и он, переведя взгляд с мухи на потолке на шум, увидел смутные очертания трёх людей рядом с собой.
Первый человек, вроде бы как в грязно-сером мундире, приблизился и начал его осматривать: внимательно изучил израненные плечи и грудную клетку, сильно схватив оставшуюся руку за запястье, долго нащупывал, а затем считал еле слышный пульс, оттянув тряпицу с лица, осторожно рассмотрел изуродованные, разбитые кости и ощупал раны. Кутайсов в один из моментов прикосновения испытал вдруг дикую боль, его передернуло. Лекарь отпустил его, как будто испугавшись, отпрянул назад и быстро-быстро заговорил по-французски, что-то объясняя.