Голос его затих, ослабленный напряжением сил, Кутайсов хрипло поперхнулся, дернулся, и, в бессилии упав на подушки, тихо застонал. Но когда оба француза нагнулись над ним, он еле слышно, но по-прежнему твёрдо молвил:
– Ваш великий император уже не сможет победить нас! Отсюда, из Москвы, начнётся крушение его империи. Да будет так, это уже не изменить никому из живущих!
Он вновь потерял сознание, и не видел, в каком смятении покидали его Мюрат и де Кроссье. Но, как и расположившиеся уже на квартирах кавалеристы, так и старуха Юлия Алексеевна, хозяйка дома, с удивлением и страхом наблюдали, что храбрейший из воинов Франции, медленно и опустошенно вышел во двор в сопровождении своего удивительно осунувшегося адъютанта. Будто бы не видя никого перед собой, они машинально вскочили на своих коней, и, не говоря более ни слова, удалились, сопровождаемые всей своей блестящей свитой, ожидавшей их в загаженном дворе.
Глава 26
2019 г., Максим Шмелев
Четырёхполосная автострада вылетала из под колёс, разбрызгивая в разные стороны попутные машины. Я мчался из Москвы, почти не разбирая дороги и думая, какой же я беспроглядный идиот: в принципе работы канала связи разобрался, а назначения так и не понял. Не почувствовал посыла обращавшегося прямо ко мне старого, но бесконечно мудрого человека, и тем самым, похоже, подставил его жизнь под неизбежный удар. И зачем он, черт возьми, поехал туда сам, а меня предупредил только в последний момент? Что он может сделать в таком возрасте и состоянии, да будь он хоть трижды этим самым редактором?
В Голицыно я никогда раньше не был, навигатор Яндекса вёл меня через забитое Минское шоссе. Тут я потерял, наверное, часа два, пытаясь прорваться через бесконечную пробку, постоянно съезжая то в левый, то в правый ряд, и вспоминая московских деятелей из мэрии, утверждающих, что ситуация с транспортом в столице за последнее время сильно улучшилась. Мобильного телефона у Евгения Ивановича не имелось, и в течение всего пути я только мог надеяться, что он попробует дождаться меня, а не будет вступать в бессмысленное для себя противостояние с неизбежным исходом. Но когда я, наконец, нашёл нужную улицу и, неаккуратно припарковав машину, вбежал на нужный этаж загаженного и незакрывающегося подъезда, то понял, что все уже случилось. Сердце у меня упало куда-то в бездонный колодец, когда я за незакрытой дверью нужной квартиры я увидел вход на кухню и старые сношенные туфли лежавшего человека. Стресс ударил в голову, я пошатнулся, и тяжело, как будто на каменных ногах, пошёл вперёд.
Евгений Иванович ещё дышал, хрип вырывался у него из окровавленной грудной клетки, в которой было три глубоких ранения.
– Вот же гад, как уделал старика! – подумал я, склоняясь.
Я ещё не знал, кто это сделал, но уже был готов разорвать его на куски от ненависти, ярость клокотала в голове, жилы на лбу, казалось, были готовы лопнуть. Соболев вдруг застонал, когда я его коснулся.
– Найди его, – неожиданно громко прошептал он, булькая кровью, которая текла из разбитого рта. Боевые ордена на его груди (кажется, Красного знамени и Красной звезды, и какие-то ещё) тоже были все покрыты алыми брызгами. – Не дай… ему… он хочет…, завтрашнее шествие… полк…, ты же редактор! – вырвалось у него, и он с последним тяжелым вздохом закрыл усталые глаза.
– Кто, кто он, что он сделает, ну же? – я пытался растормошить его, но, склонившись над телом, вдруг понял, что Соболев уже ушёл. Герой войны, человек, слышавший голос и многое про него понявший, покинул этот бренный мир.