Первые две двери в двухэтажке слева от въезда на территорию вели в производственный цех, по-видимому: здоровенные колонны, подпирающие крышу, ленты транспортёров, оборудование, мигающее разноцветными огоньками. И температурка в цеху явно ниже уличной! А вот третья дверь, для разнообразия — стеклянная до половины и открывающаяся внутрь, открывала вид на металлическую лестницу на второй этаж и комитет по встрече — четверых соскучившихся по живому мясу мертвяков. Блин, говно мы, а не вояки — неумелые, пугливые и невнимательные. И неэкономные — Тоттин автомат в две очереди выплюнул магазин, я от него не отстал, более-менее прицельно расстреляв боекомплект дробовика. Знатный итог — груда тухлого мяса, засыпанная стеклянным крошевом, в проёме полуоткрытой двери, и метрах в трёх от «места происшествия» — два перепуганных мужика, один белый, другой серый. Два зассавших гуся, блин! Серый магазин пытается в приёмник воткнуть, а белый, бросив дробовик, пистолетом трясёт… И к этой дискредитировавшей себя напрочь парочке несутся, бухая незавязанными ботинками, две амазонки в купальниках с автоматами наперевес.
Пока девушки добежали, Тотти автомат перезарядил, я пистолет убрал и даже успел дробовик поднять. А потом мы, уже багровеющие, не бело-серые, выслушали всё, что могут высказать две женщины проштрафившимся мужчинам об их умственных способностях, поступках и вообще обо всём на свете. А мы стояли, как два похмельных «митька», выдавая только «Дык!» и «Мля!» и ковыряли носками ботинок асфальт. А потом «красочные эпитеты и незатёртые метафоры» кончились. Можно было отправляться на второй этаж — остыть и перевести дух.
Занявшись расчисткой прохода к лестнице — протиснуться-то было можно, но как-то неприятно по телам лезть — я обратил внимание Тотти на какое-то бормотание, несущееся сверху. Тотти прислушался, проорал что-то на языке родных пальм и удвоил усилия.
— Ты чего?
— Там живой.
— Опа! Откуда?
— Не знаю.
Расчистив проход и вытащив тела на улицу, мы пригласили охранявших нас дам внутрь, в прохладу. Тотти шёл первым, периодически что-то крича на арабском и выслушивая ответы. Остановившись, проинформировал, что «нежданчик» нас с нетерпением ждёт, но выйти боится — мертвяки его за пять дней запугали.
Обошли все помещения, кроме двух: из окошка на двери первого на нас глядел нестарый, заросший равномерно — и голова, и лицо — пегой какой-то щетиной темнокожий «нежданчик», который уверил Тотти, что в соседнем кабинете никого нет. Из мертвяков наверху нашёлся только один, да и тот неполноценный какой-то. В помещении типа раздевалки, когда-то чистом, а сейчас напоминающим не слишком давно заброшенную мясобойню, на полу рядом с медицинской сумкой лежало мёртвое тело с мёртвоживой головой. Картинка, достойная пяти «лайков» — разбросанные бинты-шприцы-таблетки, запёкшаяся кровищща и неподвижное тело, лежащее на спине. И «живущая» самостоятельно, отдельно от него голова, щёлкающая челюстью, открывающая-закрывающая рот. Грустных усталых вивисекторов не хватает с фразой «На всё не хватило, оживили что смогли!» Родригес какой-то с Тарантино напополам. Неприятно-веселящая картина.
После того как Тотти ударом ноги привёл голову в соответствие телу, мы отправились знакомиться с найдёнышем.
После недолгого диалога Тотти и «найдёныша» тот скрылся из вида, зато из соседнего с его узилищем помещения донёсся скрежет и грохот. «Баррикаду разбирает?» — спросила Юля. Ответа не дождалась — ручка двери соседней комнаты пошла вниз, и дверь открылась.
«Найдёныша» как-то сразу стало очень много. Непрерывно что-то бормоча по-своему, он жал нам руки, кланялся, обнимал Тотти и меня, улыбался и опять жал руки. При этом благоухал он несвежим потом, нечистотами немного и совсем слегка — мертвяками. Суету эту оборвала Саша, вскинув автомат.
— Тамир! Переведи ему, чтобы встал у стены и развёл руки, а то выстрелю! Пётр! Осмотри! Юля — следи за лестницей!
— Саш! Не перебарщиваешь?
— Осторожных живых — больше, чем неосторожных! Ну!
Следов укусов на арабе не нашлось, зато из всхлипываний выяснилось, почему мертвяками от него попахивало — он одного в плен взял! Оставив Сашу с Юлей сторожить лестницу и найдёныша, мы с Тамиром вломились в кабинет местной «шишки». В стене, отделяющей кабинет от соседней «кладовки» зиял неаккуратный пролом. Зайдя в него, мы обнаружили за дальним от пролома стеллажом бак с крышкой — самопальный сральник, и эдакую «гусеничку» — слабо шевелящееся тело, замотанное в плёнку и скотч.
Чуть позже, сидя кто на диване, кто на стульях и слушая рассказ представившегося Азизом «найдёныша» в переводе Маршака, тьфу, Тотти, мы переглядывались с чрезвычайно офигелым видом. Вот же выпало ему!
Азиз припёр груз, пустые пластиковые бочки, на эту фабричку в ночь с 20-го на 21-е. Точнее, бочки были частью груза, большей, но не самой важной. Ну, как посмотреть, конечно… Помимо бочек в кузове, в кабине в автохолодильнике ехали заказанные его закадыкой деликатесы из ненавидимой мусульманами свинины, килограмма три. Да пластиковый контейнер с жареной свининой с картошкой, всученный сестрой «на дорогу». Да пол-литровая фляга с ромом… Так что планировал он посидеть с приятелем-христианином, совмещающим на предприятии обязанности старшего смены и дежурного кладовщика, поспать в кабине, а с утра загрузиться фабричным грузом и ехать обратно. И начиналось всё, как планировал — приехал, обрадовал деликатесами приятеля Фархада, сели ужинать в вотчине его, небольшой кладовке рядом с директорским кабинетом. Выпили понемногу, свининки откушали. Куда торопиться — на погрузку-разгрузку времени масса, участие их не требуется.
Идиллия кончилась после третьей рюмки, в час ночи примерно. Сперва какая-то возня и крики из раздевалки. Приятель Фархад выскочил за дверь, через минуты две вернулся, схватил сумку медицинскую и опять убежал, запретив выходить. Потом, из-за двери закрытой — грохот, крики… Стук двери в «хозяйский» кабинет — и голос Фархада оттуда. Мол, с ума сошли все, перегрызлись и его покусали, он в полицию звонит и медикам. А потом всё стихло.
Азиз героем не был. Нет, он позвонил тоже и в полицию, и врачам. И там, и там его внимательно выслушали и предложили ждать. Он послушно ждал — он верил и врачам, и полиции. А ещё он верил в бога, поэтому молился и потихоньку отхлёбывал ром. И уснул в итоге.
Проснулся он с гудящей головой и затёкшим телом. Вспомнил ночные кошмары и пожалел, что ром кончился. Попробовал выйти — хренушки, приятель дверь захлопнул, а ключей у него не было. Только окошко на двери открывалось. Он и открыл! Лучше бы не открывал — завоняло сильно. А метрах в двух от окошка, весь в крови, стоял шапочно знакомый техник. Азиз ему «Салам!», а тот молча — к нему. Азиз окошко захлопнул и на шпингалет закрыл, а техник потихоньку в дверь скребстись начал. Фархад за стенкой на призывы к диалогу не отвечал.
Два дня Азиз тихарился, подъедая запасы и обустраивая быт «пока спасатели не придут». Вода была, туалет он себе соорудил, быт налаживался, но… На звонки по «горячим телефонам» никто не отвечал, сестра тоже не отвечала, а потом и телефон сел. Скрежет в коридоре прекратился, но при попытке открыть окошко возобновился. Оставил тогда попытки цивилизованно выйти наружу Азиз и сел решать задачку — как выкопать подземный ход со второго этажа наружу.
Подземелье он решил не копать, а вот раздолбить стену и поглядеть, что с Фархадом — легко, благо перегородка гипсокартонная. Посмотрел, точнее, Фархад посмотрел. Как только в дыру смогла пролезть его рука — он её к Азизу и просунул. И голову в расширившийся пролом! И на этом успехи Фархада закончились. Сперва Азиз умудрился примотать кисть фархадовой руки к его же голове найденной верёвкой, а потом обмотать и голову, и руку пищевой плёнкой. Как он это изловчился — ему самому непонятно. А дальше — дело техники: замотать слепого однорукого в плёнку и для страховки — поверх плёнки извести скотча, сколько не жалко… А потом, спустя два дня молитв и «мокрого» голодания — «Сникерс» из директорского стола не в счёт — с гиканьем и посвистом появились мы.