Как-то.
Что? И как?
Брат сейчас должен бы уже вернуться домой.
Берти всегда относился к Эве… хорошо. Пожалуй. Он, конечно, как отец, всегда занят, но когда нет, он… Надо все-таки успокоиться.
Это важно.
Прежде всего – успокоиться. Но как, если внутри все кипит? Ничего. Вдох и выдох. Призраки тоже умеют дышать. Во всяком случае, Эва помнит, как это делается. И досчитать до десяти. Лучше до дюжины. Дюжина яиц стоит пенни, пара фунтов муки – еще один, сколько можно испечь пирогов? И почем продавать их на благотворительной ярмарке, чтобы это не принесло убытка?
Глупая задача.
Для пирогов муки и яиц мало, надобны еще сахар, соль, молоко и дрожжи, не говоря уж об изюме с орехами, которые хорошо бы вымочить в крепком бренди. Так, кажется, получается. Задачи по хозяйству всегда приводили Эву в ужас, но оказалось, что настоящий ужас куда ужаснее. Теперь… теперь в тело.
Соединиться.
Но не позволить себе уснуть. Точнее, надо уснуть, но сохранив во сне разум. Как… это было так давно. И она уже почти забыла, насколько ярок тот, иной мир.
Надо помнить, что он не настоящий.
И… и он больше, чем просто сон.
Во сне она сидела у окна и вышивала. Еще одно утомительное занятие, которое Эва терпеть не могла.
– Какая красота получается. – Тори взмахнула руками, и широкие рукава ее платья взметнулись, словно крылья. Она явилась в бирюзовом. Ей очень к лицу этот цвет.
И… и неправда.
Тори давно забыла, как улыбаться. Взгляд ее рассеян, на лице застыло одно и то же слегка удивленное выражение.
– Тебя нет.
– Я есть, глупая. – Тори крутанулась, и пышные юбки взлетели. А платье на ней то самое, как… как в тот день. Первое взрослое, длиной в пол. И никаких панталончиков, которые бы выглядывали.
Муслин.
Кружевная отделка.
И крохотные серебряные пуговицы.
– Ты не вернулась.
– А ты сбежала, но я знала, что рано или поздно мы встретимся. Я так рада! Я так по тебе скучала. – Тори протянула руки. – Обними же.
– Нет. – Эва отступила и покачала головой. – Это не ты. Ты… заблудилась.
– Глупости. Я просто не захотела возвращаться, и все. Зачем?
– Там жизнь.
– И здесь тоже! Оглянись! Смотри… – Взмах рукой, и комната, очертания которой и без того были смутными, как это случается во сне, исчезла.
Луг.
Тот самый, из детства.
Синяя нить реки. Цветы. Запах их тяжелый, и это заставляет отступать. Во снах запахи – редкость. А тут… и Тори кружится, превращаясь в себя, прежнюю.
– Здесь лучше, чем там! Знаешь, почему?
– Нет.
Надо… надо уйти. Куда? Как вырваться из сна, если он становится реальностью. Не верить. Просто не верить. И… и Эва сюда пришла не просто так. Ей помощь нужна.
– Потому что здесь все так, как я хочу! Смотри!
– Девочки… – Маменька шла по лугу, и ветер тянул юбки ее легкого платья. Дрожали ленточки на шляпке, которую маменька придерживала одной рукой. – Идемте. Мороженое тает…
Мороженое?
– Берти все съест.
– Не съест, – шепнула Тори. – Я ему не позволю! Это ведь мой сон.
– Нет, – Эва покачала головой. – Это мой сон.
– Он может стать общим. В конце концов, что тебя ждет? Да, может статься, за тебя все-таки заплатят, но не факт…
Не слушать.
Но не получается.
– Ты ведь сбежала из дому. Опозорила и себя, и семью. О побеге узнают. Даже если попытаться скрыть, все равно узнают. Есть ведь слуги, а они не будут молчать. Так что скоро о твоем поступке заговорят все. Все-все, Эва! – Это она прошептала на самое ухо. – И что тогда? Замуж? Кому ты после всего нужна?!
Обида закипала внутри.
Эва не виновата, что… что все так.
– Ты стала здесь злой.
– Нет. Это ты всегда была слишком добренькой. А на самом деле им проще тебя похоронить. Раз – и нету. Или запереть где-нибудь. Где они заперли меня? В поместье? Так и с тобой сделают. Чтобы приличий не нарушать. А в моем мире… они будут нас любить! Всегда! Что бы ни случилось!
– Но это ведь неправда!
– Пока ты в нее не поверишь. А когда поверишь, будет правдой. Так что, Эва, дорогая, выхода у тебя нет… тебя продадут. Возьмут и продадут. Как лошадь. А дальше что? Что с тобой сделают? Знаешь? Хочешь, расскажу?
– Откуда ты…
– Во снах людей столько всего. – Тори села на качели и легко оттолкнулась ногой. – Жаль, что я не до всех могу дотянуться. До тебя могу.
– Вернись.
– Зачем? Чтобы маменька опять приставила ко мне гувернантку? Чтобы мучить себя чистописанием? Или составлением букетов? Чтобы слушать о долге? О том, как я должна себя вести? И выйти замуж за того, на кого укажут? А потом променять одну клетку на другую? Не от этого ли ты бежала, Эва?