И даже надели серебряный медальон.
Но Стефано его снял. Да… побег – это дорого. И им все-таки придется на что-то жить. Недолго. Ведь дядюшка Стефано стар и болен, и… но Эва вернет.
Все до последнего пенни.
И правильно она поступила. Правильно…
Глава 2, в которой приключение барышни продолжается, а у самой молодой особы появляются некоторые сомнения в правильности выбранного пути
Повозка останавливалась дважды. В первый раз она свернула с дороги, чтобы задержаться на какой-то ферме. Эва с удивлением разглядывала грязные дома, меж которых бродили тощие свиньи и неряшливо одетые люди. Здесь Стефано встретили как доброго знакомого.
Заросший черной бородой тип похлопал Стефано по спине, и они ушли в дом. А из повозки стали вытаскивать ящики. Обычные. Тот, в котором лежала Эва, не трогали. Только крышку подняли и человек, не Стефано и не кучер, другой, совершенно отвратительного виду, долго Эву разглядывал. И даже руки к ней потянул, что было невероятно омерзительно!
Эва едва не умерла от ужаса.
Но появился Стефано.
– Грабли убрал, – сказал он довольно грубо. – Не про тебя.
– Тю… не больно-то и хотелось. – Тот, третий, выглядел бледным и каким-то больным. Лицо его, испещренное мелкими шрамами, которые остаются от оспы, вызывало отвращение, как и редкие сальные волосы. – Но может, того… я заплачу…
Стефано молча ударил.
И Эве даже задышалось легче. Хотя, конечно, благородный человек не станет пинать другого человека, выговаривая при этом совершенно неприличные слова.
Эва точно не знала значения, но была уверена: неприличные.
Так выражался папенькин конюх, когда пребывал в состоянии душевного расстройства. А Эва как-то подслушала. Не специально. Просто… просто пряталась.
Вот и…
– Еще раз полезешь… – Стефано поднял наглеца за горло и тряхнул хорошенько. Тот висел в руках Стефано тряпкой. – Я тебе грабли так переломаю, что до конца своей жалкой жизни шевелить не сможешь. Ясно?
– Ты… – Человек булькнул что-то.
– Годе. – Вновь появился чернобородый. – Ты, Эндрю, что-то больно суров.
– Я на эту идиотку несколько месяцев угробил. – Стефано уронил того отвратительного типа и плюнул на него.
Про кого он?
– Не хватало теперь, чтобы какой-то придурок товар попортил.
– Он не полезет. Клай, приглянь.
– Погодь, надо ее переодеть. – Стефано запрыгнул и склонился над ящиком. Он прижал пальцы к шее, и в этом прикосновении не было и тени нежности.
Почему-то стало страшно.
Очень-очень страшно.
– Я Майку кликну. Подберет чего от девок. А она того… не того, часом?
– Живая. Но сейчас…
Ее приподняли, и к губам прижалась та самая, уже знакомая фляга.
– Сильная. Еще очнется до сроку, кричать станет, – пояснил Стефано. – А так… ты весточку отправил?
– Еще когда. Обижаешь.
И снова ушли. Зато появилась женщина. Узкая. Бледная. Уродливая, как все в этом месте. За нею шел огромный мужчина, правда, двигался он медленно и выражение лица имел такое, что Эва сразу поняла: убогий.
Но ее на руки подхватил легко.
И понес за женщиной.
То, что происходило дальше, заставило Эву возмущенно открывать рот. И закрывать. И снова открывать, только вместо крика выходил сдавленный писк, который слышал лишь черный толстый кот. Да и тот только хвостом дернул, мол, чего разоралась?
Ее раздели.
Женщины. Слава богам, женщины! Но полностью. И одна, выряженная совершенно непотребным образом, долго щупала нижние юбки и языком цокала.
– Положь, – велела та, первая. – Не про тебя.
– А и чего? – Женщина подняла юбку. – Ишь, тоненька кака! Мяконька…
И щекой потерлась, оставляя на ткани следы пудры и румян. Отвратительно! Как они смеют…
– И сама она… – вздохнула женщина. – Хорошенькая… жалко ее.
На Эву натянули жесткую рубашку и платье из грубой ткани того неопределенного цвета, который случается после долгого ношения и многих стирок. У них в доме и прачки-то опрятнее выглядели.
– Вот смотрю и думаю… что ж мы бабы-то за дуры такие? Что ж нам дома-то не сидится?
– Еще поплачь, – фыркнула некрасивая женщина, отвесив другой, размалеванной, затрещину.
– Да ну… вот ведь я тоже, может быть… жила у батюшки с матушкою, росла, горя не ведала, – затянула размалеванная, да со всхлипами и подвываниями. – И жениха мне нашли выгодного, да я ж дура-то, счастия своего не уразумела… нехорош показался. Старый. Кривой. А пошла бы и сейчас, небось, давно б схоронила… жила б себе пресчастливо честною вдовою. У него вона, своя пекарня имелася.
И замолчала.
– Дуры или нет, – сухо произнесла та, первая, – но то не нашего ума дело. Ясно?