…и время рассыпается.
Время почти исчезает.
И ждать приходится почти бесконечность. А мог бы сам за веревку подумать. Но вот сумку принесли. Эдди услышал шаги на той стороне. Странно, порог сейчас виделся ему границей, что разделяла мир на две части. И близость живого человека будоражила того, кто скрывался во тьме.
- Веревку можно было бы на кухне найти, - проворчал Бартон, но как-то без энтузиазма.
- Не такую, - Эдди вытащил свою, проверенную, сплетенную из конопляных волокон, конских волос и кое-каких трав. Вымоченную в зелье и бычьей моче. Заговоренную.
Прочную.
Он закинул петлю на руку. И протянул конец Бартону. Мелькнула мысль, что надежнее будет привязать. Но к чему? Стена у двери гладкая, ни крюков, ни выступов. А веревка не так и длина. На пару десятков шагов хватит.
- Ты это… если чего, кричи, - не слишком уверенно сказал Бартон. – Тянет тут… дурным.
- А в тот раз?
- Было поспокойней. Нет, темно, конечно, хоть глаз выколи, но свечи горели ровно. И свет давали.
Сейчас огонек под стеклом лампы дрожал и пригибался. И света давал мало, только-только чтобы разогнать мрак.
Шаг.
И еще один.
Закрыть глаза. Свет не поможет, а стало быть, пользы от него нет. Поставить лампу на пол. Свечи… свечи вот пригодятся.
Еще шаг.
Веревка скользит по полу. Сколько здесь…
- Там ям нету? – Эдди останавливается. И оборачивается. Только двери больше нет. Его окружает мягкая тьма. Такая… напрочь кромешная.
И веревка уходит куда-то… куда-то уходит. А вот ответа нет. Тьма, она такая, звуки глушит.
Вот, значит, как.
Ничего. Эдди разберется.
Он опустился на пол. Вытащил свечи. Расставил. А вот зажигались они нехотя, но все-таки один за другим рождались рыжие огоньки. Они дрожали, трепетали, грозя вот-вот погаснуть. И кто-то в темноте, совсем рядом, тягостно вздохнул.
Эдди вытащил дудочку.
Надо же, привыкает к ней.
Там, за границей света, что-то было. Что-то такое, от чего веяло болью и горем.
Слезами.
- Сейчас, - сказал Эдди, стараясь, чтобы голос его звучал покорно. – Поговорим.
Он поднес дудочку к губам. И снова засомневался, но чье-то ворчание, близкое, от которого шею обдало то ли холодом, то ли дыханием зверя, прогнало сомнения.
Первый звук утонул во мраке.
…а матушка пыталась научить его играть. На клавесине. Откуда в старом больном доме взялся клавесин, Эдди не знал. Должно быть остался с прошлых, богатых времен, когда дом был не так и стар, а люди в нем находили время на подобную ерунду.
Слух у Эдди имелся.
А вот пальцы оказались слишком толстыми, и по нужным клавишам они попадали, но попутно задевая другие, не такие нужные. И с музыкой не сложилось ни у него, ни у Милли.
Дудочка другое.
Тут и учиться не надо, выходит. Или можешь играть, или нет. Он, выходит, может. Только мелодию надобно выбрать. В этом вся загвоздка: как выбрать подходящую мелодию.
Огоньки выровнялись, а тьма пришла в движение. И те, что в ней.
Колыбельную?
Или…
Вторая нота зазвенела. И погасла. Вот так, за ними третья… и далее узором, складывая ненаписанную мелодию.
Покажись.
И тьма отползает.
Я знаю, ты живешь здесь давно. Много дальше, чем стоит эта гостиница. Ты часть иного города, возможно, что и вовсе иного мира.
Музыка тоже может говорить. Так утверждала матушка, а Эдди все не понимал, как это, говорить и без слов. Выходит, что просто.
Ты спишь.
И долго.
Долго-долго-долго. Но иногда просыпаешься. От голода?
Шелест раздался слева. И справа… и сзади тоже. Скребущий, пробирающий до самых костей звук. Будто… будто змеи?
Нет, крысы.
Черные крупные крысы выбирались из тьмы, чтобы усесться на границе света. Наверное, будь у Эдди нервы послабее, он бы дрогнул. Но взгляд скользнул по острым мордам, отметив, что глаза тварей белы, будто затянуты катарактой.
Слепые крысы?
И крысы так себя не ведут. Крыса – зверь умный. И не станет соваться в опасное место. А здесь опасно. Но…
Кто? Кто ты?
Дудка не замолкала. И главное, он просто дует, а она уж сама… хорошая дудка и никчемного шамана спасет. Но думать надо не о ней.
А о…
О том, кто стоит за крысами. Хотя Эдди, кажется, и сам знает. Детский смех, такой неуместно веселый, заставляет-таки вздрогнуть. А меж черных спин садится дитя в нарядном некогда платье. У нее белое фарфоровое личико и белые же глаза. Как у тварей.
И того мальчишки, что опускается рядом.
И совсем малышки в полуистлевшей рубашонке, отделанной кружевом. Детей много, почти как крыс. А Эдди казалось, что та история – просто страшная сказка. Но выходит, не все сказки выдуманы.
Кто, кто, кто ты… покажись?