Но Стефано его снял. Да… побег – это дорого. И им все-таки придется на что-то жить. Недолго. Ведь дядюшка Стефано стар и болен, и… но Эва вернет.
Все, до последнего цента.
И правильно она поступила. Правильно…
Глава 2 В которой приключение леди продолжается, а у самой леди появляются некоторые сомнения в правильности выбранного пути
Глава 2 В которой приключение леди продолжается, а у самой леди появляются некоторые сомнения в правильности выбранного пути
Повозка останавливалась дважды. В первый раз она свернула с дороги, чтобы задержаться на какой-то ферме. Эва с удивлением разглядывала грязные дома, меж которых бродили тощие свиньи и неряшливо одетые люди. Здесь Стефано встретили, как доброго знакомого.
Заросший черной бородой тип похлопал Стефано по спине, и они ушли в дом. А из повозки стали вытаскивать ящики. Обычные. Тот, в котором лежала Эва, не трогали. Только крышку подняли и человек, не Стефано и не кучер, другой, совершенно отвратительного виду, долго Эву разглядывал. И даже руки к ней потянул, что было невероятно омерзительно!
Эва едва не умерла от ужаса.
Но появился Стефано.
- Грабли убрал, - сказал он довольно грубо. – Не про тебя.
- Тю… больно-то хотелось, - тот, третий, был бледным и каким-то больным. Лицо его испещренная мелкими шрамами, которые остаются от оспы, вызывало отвращение, как и редкие сальные волосы. – Но может, того… я заплачу…
Стефано молча ударил.
И Эве даже задышалось легче. Хотя, конечно, благородный человек не станет пинать другого человека, выговаривая при этом совершенно неприличные слова.
Эва точно не знала значения, но была уверена: неприличные.
Так выражался папенькин конюх, когда пребывал в состоянии душевного расстройства. А Эва как-то подслушала. Не специально. Просто… просто пряталась.
Вот и…
- Еще раз полезешь, - Стефано поднял этого человека за горло и тряхнул хорошенько. Тот висел в руках Стефано тряпкой. – Я тебе грабли так переломаю, что до конца своей жалкой жизни шевелить не сможешь. Ясно?
- Ты… - человек булькнул что-то.
- Годе, - снова появился чернобородый. – Ты, Эндрю, что-то больно суров.
- Я на эту идиотку несколько месяцев угробил, - Стефано уронил того, отвратительного типа, и плюнул на него.
Про кого он?
- Не хватало теперь, чтобы какой-то придурок товар попортил.
- Он не полезет. Клай, приглянь.
- Погодь, надо её переодеть, - Стефано запрыгнул и склонился над ящиком. Он прижал пальцы к шее, и в этом прикосновении не было и тени нежности.
Почему-то стало страшно.
Очень-очень страшно.
- Я Майку кликну. Подберет чего от девок. А она того… не того часом?
- Живая. Но сейчас…
Её приподняли, и к губам прижалась та самая, уже знакомая фляга.
- Сильная. Еще отойдет до сроку, кричать станет, - пояснил Стефано. – А так… ты весточку отправил?
- Еще когда. Обижаешь.
И снова ушли. Зато появилась женщина. Узкая. Бледная. Уродливая, как все-то в этом месте. За нею шел огромный мужчина, правда, двигался он медленно и выражение лица имел такое, что Эва сразу поняла – убогий.
Но её на руки подхватил легко.
И понес за женщиной.
То, что происходило дальше, заставила Эву возмущенно открывать рот. И закрывать. И снова открывать, только вместо крика вышел сдавленный писк, который и был услышан лишь черным толстым котом. Да и тот лишь хвостом дернул, мол, чего разоралась?
Её раздели.
Женщины. Слава богам, женщины! Но полностью. И одна, выряженная совершенно непотребным образом, долго щупала нижние юбки и языком цокала.
- Положь, - сказала та, первая. – Не про тебя.
- А и чего? – женщина подняла юбку. – Ишь, тоненька кака! Мяконька…
И щекой потерлась, оставляя на ткани следы пудры и румян. Отвратительно! Как они…
- И сама она… - вздохнула женщина. – Хорошенькая… жалко её.
На Эву натянули жесткую рубашку и платье из грубой ткани того неопределенного цвета, который случается после долгого ношения и многих стирок. У них в доме и прачки-то опрятнее выглядели.
- Вот смотрю и думаю… что ж мы бабы-то за дуры такие? Что ж нам дома-то не сидится.
- Еще поплачь, - сказала некрасивая женщина, отвесив другой, размалеванной, затрещину.
- Да ну… вот ведь я тоже, может быть… жила у папеньки с маменькою, росла, горя не ведала, - затянула размалеванная, да со всхлипами и подвываниями. – И жениха мне нашли хорошего, да я ж дура-то, счастия своего не уразумела… нехорош показался. Старый. Кривой. А пошла бы и сейчас, небось, давно б схоронила… жила б себе пресчастливо честною вдовою. У него вона, своя пекарня имелася.
И замолчала.
- Дуры или нет, - сухо произнесла та, первая, - но то не нашего ума дело. Ясно?