- Утка развалена.
- Разве?
- А ты забыл?
- Да. Верно. Тогда на кавуны.
- До кавунов трудно будет добраться машиной.
- На семечки! - решительно сказал Лазарев. - Водитель, давай прямо.
И, заметив мое недоумение, объяснил:
- Мы дали каждому входу в катакомбы свое особое имя: "Кавуны", "Семечки", "Утка", "Веревочка". Вы спросите, по какому принципу? А без всякого принципа. Чисто случайно. Вот, например, "Семечки" - это потому, что там был сторожевой пост и караульные лузгали семечки. А "Утка" потому, что там как раз сквозь ствол шахты проходил колодец и в этот колодец один раз случайно заскочила утка. А мы тогда как раз сидели уже второй день без продовольствия. Так что уточка нам очень пригодилась. Есть один вход, называется "Подснежники".
- А почему "Подснежники"?
- Сейчас я вам этого не скажу. Долго рассказывать, а мы уже приехали. Потом вы мне напомните.
- Ладно. Напомню.
Машина пересекла выгон, нырнула в скалистую балочку, вынырнула из нее и въехала во двор небольшой хибарки, крытой камышом. Пока шофер ставил машину за погреб, сложенный все из того же ракушняка, из хибарки вышла крестьянка, с головой, повязанной полинявшим платком. Увидев выходящих из машины гостей, она радостно, приветливо улыбнулась:
- Здравствуйте, товарищ Лазарев! Здравствуйте, товарищ Илюхин! Здравствуйте, товарищ Горбель!
- Здорово, хозяюшка. Не забыла нас?
- Где там! Разве таких людей когда-нибудь забудешь? Вы наши избавители. Если б не вы, нас бы уже давно поубивали. Что ж вы-то нас совсем забыли? Не приезжаете.
- Дел много. Одесский район восстанавливаем. Времени не выберешь. Хозяин дома?
- Дома, дома. Милости просим. Заходьте в хату.
А уже из хаты выходил хозяин. Он так торопился навстречу дорогим гостям, что даже забыл надеть свою баранью шапку. Его смуглое южнорусское лицо с характерным горбатым носом, огненно-черными глазами, сивыми усами и крепким, по-солдатски выбритым подбородком светилось той же радостной, приветливой улыбкой. Он крепко пожимал гостям руки. Несомненно, он бы их всех по очереди расцеловал, если бы это допускалось строгим крестьянским этикетом.
- Заходьте, прошу вас. Заходьте в хату, дорогие друзья. Заходьте, заходьте.
- Эти люди нам крепко помогли, когда мы сидели под землей, - сказал Лазарев. - Они нам носили пищу, передавали записки, предупреждали об опасности. Благодаря им нам было известно все, что делается наверху. И ведь все это с опасностью для жизни. Крепкий народ. Настоящие советские патриоты.
- Как же своим людям не помочь? - сказал хозяин, и вокруг его черных молодых глаз пошли веером суховатые морщинки. - Мы вас спасали. Вы нас спасали.
Узнав, что мы будем спускаться в катакомбы, хозяин принес несколько самодельных коптилок, сохранившихся у него еще со времен подполья. Нашелся также и бидон керосина. Керосин был тоже "подпольный". Так что, собственно говоря, мы зря хлопотали насчет "летучих мышей" и горючего.
- Я ж говорил, - с неудовольствием проворчал Горбель, - что у них все есть. Напрасно только время потратили на подготовку!
IV
Пока мы переодевались в старые макинтоши и спецовки, хозяин, показав рукой на скромную обстановку своей хаты, сказал мне:
- При фашистах ничего этого здесь не было. Были только одни голые стены.
- А где ж все это было?
- А в катакомбах же. В последние месяцы ихнего каторжного режима, ихней новой Европы, - чтоб она сгорела! - мы все хозяйство перевели под землю. И овец перевели. И корову. Так что здесь, на поверхности, было хоть шаром покати. Только тем и спаслись от смерти.
- Это верно. Почти все население Усатовых хуторов в последние месяцы пребывания гитлеровских разбойников спасалось у нас в катакомбах.
- Сколько же всего у вас было, так сказать, "посторонних"?
- Несколько тысяч. Я думаю, тысяч до семи. Они, правда, размещались недалеко от выходов, но все равно под нашей охраной они были для врага недоступны.
- Спасители наши, - сказала хозяйка.
И я вдруг понял всю силу этой небольшой горсточки большевиков-патриотов, которые в течение двух с половиной лет не только вели свою смертельно опасную работу, но также сумели спасти несколько тысяч местных жителей от гибели, разорения и неминуемого рабства.
- Ну, товарищи, двинулись, - сказал Лазарев, когда светильники были зажжены и фонари "летучая мышь" отрегулированы.
Мы прошли несколько сот шагов задами, спустились в балочку и подошли к щели в скале.
- Вот это и есть знаменитый выход "Семечки", - сказал Горбель. - Теперь берегите голову. За мной!
Он просунул в щель фонарь, осмотрелся и медленно пролез в узкий проход, задевая могучими плечами стены, с которых посыпалась мелкая каменная пыль. Мы последовали за ним. Камни полетели из-под ног. Еле удерживаясь руками за ноздреватую скалу, я почти съехал вниз на несколько метров. Через минуту мы очутились в довольно большой кубической пещере каменоломни со стенами, вырезанными гармоникой, и ровным потолком, хотя и довольно низким, но достаточным, чтобы стоять во весь рост. И я увидел на потолке крест, некогда выкопченный страстной свечкой. Здесь мы выстроились гуськом в определенном порядке, принятом для движения под землей: впереди - человек с фонарем, за ним - один или два человека без огня, затем - человек с огнем, человек без огня и, наконец, замыкающий с фонарем. Впереди с фонарем пошел Горбель. Замыкающим был старик хозяин с коптилкой. Между ними разместились остальные - кто с огнем, кто без огня. Я шел предпоследним. Мы двинулись один за другим, цепочкой, в глубину каменоломни. Потолок стал понижаться, стены суживаться. Мы втянулись в подземный ход, где уже нельзя было идти во весь рост. Нужно было сильно пригибаться. Идти в согнутом положении оказалось чрезвычайно трудно. Тут-то я и понял, зачем понадобились деревянные костыльки и шомпола, которые роздал нам Илюхин. Идти, опираясь на короткую палку, было гораздо легче. В катакомбах все партизаны ходили с такими палочками длиной в полметра. Чем ниже приходилось наклоняться, тем быстрее шли люди. Я тоже пошел быстрее. Я почти бежал. И я заметил, что чем скорее идешь в согнутом положении, тем легче идти.
V
Воздух вокруг становился все более и более неподвижным, затхлым, спертым. Фонари и коптилки чуть мерцали, с трудом освещая вплотную придвинувшиеся стены и совсем низко нависшие своды. Становилось душно, даже жарко, хотя наверху была зима, ветер и градусов десять мороза. Иногда почва под ногами поднималась, потолок опускался еще ниже. Оставалось небольшое отверстие, сквозь которое нужно было протискиваться ползком, подчас даже на животе. Песок и каменная пыль сыпались за воротник. С непривычки я задыхался, обливался горячим потом. А мы не прошли еще и километра. Тоннель то и дело поворачивал то вправо, то влево. Он то поднимался, то круто уходил вниз. Через каждые десять - пятнадцать шагов возникали разветвления. Иногда их было три или четыре. Новый человек запутался бы здесь в одну минуту. Но Горбель шел уверенно, как по своей квартире, ни на один миг не задумываясь, куда свернуть. Он только на перепутьях особенно внимательно осматривал стены и полы, освещая их своей "летучей мышью".