Со слов гражданина Рогова (второго из пассажиров «шестёрки») с Шанской они «просто кентовались, ширялись вместе. У Светки всегда бабки были: она лошадкой подрабатывала». То есть курьером. Забирала наркотики из камеры хранения на вокзале и потом отвозила по адресу на пакете. Но о деталях этой деятельности Шанской Рогов и Смирнов осведомлены не были. Чего-то более вразумительного о Шанской задержанные сказать не могли. Вроде бы училась где-то, «какого-то учёного с секретной фирмы охмуряла. Любовь у них. Ну, с любовью у Светки вообще всё в порядке, девка ништяк, и добрая, никого не обижала…»
Сначала предположили, что Рогов со Смирновым пытаются свалить на погибшую свои грехи, но в ходе следствия всё вроде бы подтвердилось.
В крови погибшей обнаружены наркотические вещества, а на теле – следы многочисленных инъекций.
Собственно всё. Рогова отпустили на все четыре стороны, второго посадили за старые грехи. Чуть было не возникли проблемы с Шанской – не понятно было даже кому сообщить о её смерти, но к счастью при ней оказалась записная книжка с номерами телефонов… Такая вот история.
***
Иногда Ник вспоминал, как когда-то давно, целую вечность назад, в декабре, он шёл по ночным улицам после размолвки со Светой. Тогда казалось: всё, жизнь замерла; как прожить без Неё хотя бы ещё день…
Сейчас он не понимал: что же случилось тогда такого непоправимого, что весь мир умер, рухнул и придавил его своей невыразимой тяжестью? Какие это были мелочи…
Теперь… Проходили дни, не оставляя следов; наступала весна. Ник даже как-то и не страдал особо, он жил, как будто во сне, не обращая внимания на окружающую его жизнь. Порой на улице он внезапно вскидывался, услышав среди шума знакомый голос или заметив похожий силуэт в зеленоватом пальто, и пристально вглядывался в лица, понимая, что это бессмысленно и глупо… Потом закрывал глаза рукой, отгоняя наваждение, и шагал дальше, думая о чём-то расплывчато-постороннем.
***
Работа в группе шла теперь в основном бумажная. Часть ребят Гудров перебросил на другие темы, а остальных засадил за обработку данных, составление отчётов, описаний и тому подобной шелухи.
Как ни странно, бревном посреди дороги лежал вопрос: что же делать с машиной, когда цикл испытаний будет полностью завершён.
Не полагаясь только на себя, Гудров мотался по всему миру, разговаривал с заслуживающими, по его мнению, доверия людьми, в основном учёными, собираясь вынести открытие сначала на их суд, не раскрывая, впрочем, самой конструкции МВ.
Сначала Гудров пытался отвлечь Ника от его горя, заваливая его работой. Тот посидел неделю над бесконечными графиками, диаграммами, таблицами, потом бросил всё:
– Дядька, ерунда всё это, это ж не работа, я скорее от этих бумажек застрелюсь. Мне в отпуск надо.
Гудров потрогал себя за нос:
– Ну, надеюсь, ты знаешь, как лучше.
***
Целыми днями Ник валялся на диване, бесцельно глядя в потолок, или возился на кухне, изобретая ужин. Дядька последнее время почти не бывал дома, катаясь по заграницам, а Юлька заканчивала вечёрку, одновременно ходила на подготовительные курсы в университет, а остальное время сидела на телефоне в «приёмной».
С Юлькой у Ника были особые отношения. Осенью ей исполнялось восемнадцать, и она совсем не была несмышлёной школьницей; за внешней дурашливостью Ник давно замечал совершенно взрослую женщину с непобедимо самостоятельным взглядом на вещи и своим неповторимым шармом, в котором пацанская резкость удивительным образом сочеталась с обаянием юной девушки. Да и чисто внешне всё было о`кей – Ник с его пятилетним опытом холостой жизни вполне мог оценить.
Ник звал её сестрёнкой, но относился к ней, пожалуй, как относятся к жене лучшего друга, по крайней мере, как надо относиться к жене лучшего друга. Если бы кто-то всерьёз заговорил об их более близких отношениях, Ник бы только удивился: он совершенно не представлял себя рядом с ней, хотя порой и завидовал её будущему избраннику. В любом случае он понимал, что Юлька – это тоже событие в его жизни, прислушивался к её мнению и дорожил этой дружбой.