Вечером того же дня он напился. Сильно. Первый раз в жизни. Татьяна тщетно пыталась успокоить, выступая в роли бесплатного психолога.
— Матвей, хватит! Это не поможет! Ролик удалим! Народ в ящике сидит! Послушай! Судимый психопат устроил дебильный пранк! И что? Да никто не знает, как бы поступил в такой ситуации! Я, кстати, тоже. Жить хочется всем.
— А я вот… Уз-уз-нал, — блеял фейковый герой. — Раз, и нет детишек… А я есть. Дерьмо я, Тань. Собачье дерьмо. Мне ж с этим до конца дней… Все забудут, я не забуду.
— Дети живы и даже счастливы. Они такого представления никогда не видели. Ты никого не убил. И ты не дерьмо хотя бы потому, что говоришь про это.
Оторвал от рюмки пьяный взгляд Мотя, загнусавил, словно вампир беззубый.
— Да я и был дерьмом! Вааще…
— Ты при мне задержал бандита! Ножом получил!
Самое бы время признаться, что никакого бандита не было, но не хватило духа. Потом водки не хватит. Промолчал.
— А граната? Он правду сказал, что ты знал?
— Да откуда? На ней же не написано.
— Но ты лег на нее! Вот!
— Там… Там времени не было думать… А здесь было…
Утром следующего дня, когда жизнь заиграла новыми холодными красками, Матвея вызвали в Управление. К Лопыреву. Он хотел отмазаться, соврав, что на заявке, но потом плюнул и поехал. В конце концов все равно достанут и надругаются. Кое-как побрился, облился туалетной водой, но выхлоп перебить не сумел.
Надвинул бейсболку на лоб, очки потемнее. И бегом до «Соляриса». Любой шум за спиной воспринимался однозначно, как удар ножом: «Смотрите, это тот самый, что деток не пожалел! Чтоб ты сдох, собака!» А что мать скажет, когда узнает? А она узнает — добрые люди подскажут.
На плакате, где он с Алмазовым, кто-то замазал его глаза черной краской. С пятен текли черные слезы. Козлы. Можно подумать, сами такие храбрые… Да в лучшем случае один из сотни кнопку бы нажал. Зато ближнего затоптать — это мы в первых рядах!
Единственным поддержавшим кроме Татьяны оказался Степа.
— Старик, если честно, не знаю, нажал бы я кнопку. Осуждать легко. Не парься. Знаешь, в уставе армии Израиля есть право на предательство. В плену, под пытками можешь сдать своих. И никто не осудит. Потому что это твоя жизнь и только ты можешь ею распоряжаться. Даже если погибнут другие.
Слабое утешение. У нас не Израиль.
Лопырев напоминал Жеглова во время разговора с трусом Петюней. Как и предполагал Матвей, он входил в число полумиллиона тех, кто посмотрел позорное видео. И теперь жаждал крови. Нет чтобы пивка предложить.
— Про гранату — правда? Ты действительно думал, что она с дефектом? Автоматы-то игрушками оказались. Только честно.
По генеральскому взгляду Мотя понял, что выкручиваться бесполезно, но все-таки попытался.
— Ну… Фифти-фифти…
— Я спрашиваю — честно! — жестко перебил Лопырев.
— Да… Думал — пустыха.
Полковник поднялся со стула, Мотя чуть вжал голову в плечи и прижал подбородок к груди, посчитав, что сейчас в челюсть прилетит удар. Но Лопырев никогда не бил ни подозреваемых, ни подчиненных, за что прослыл в системе чудаком-либералом. Вместо этого швырнул на стол смартфон.
— Герой хренов. Почитай, что пишут! Ты не себя, ты всех нас подставил. Тех, кто погиб, но пули бандитской не испугался! Черта с два теперь отмоешься! Гаденыш.
Хорошо, не проклял. Мотя попытался полемизировать.
— А вы бы… Нажали?!
Полковник, как опытный руководитель, грамотно ушел от ответа.
— При чем здесь — нажал, не нажал?! Я бы не довел до такого… Лучше б тебя за блогера турнул.
Матвей давно понял, что пощадил его тогда Лопырев не из благородства или от доброты душевной. Полетели бы все на вольные хлеба. И он сам, и майор Хром, и весь отдел кадров. Ибо министр всех повязал кровью. Накосячит подчиненный — отдувается руководство. Сейчас, наверно, не пощадит.
— Что, кстати, по нему?
— Ищу.
— Значит так, прыгун… Сейчас едешь в отдел и сидишь тише травы, ниже воды. В смысле — наоборот. Прессе никаких комментариев. Через неделю про тебя все забудут. Не та ты фигура. Плакаты идиотские с Алмазовым сними.
Это было неожиданно. Минимум, на что рассчитывал Мотя, — увольнение. Максимум — расстрел за предательство и трусость. А тут просто плакаты. Хотя как их снять — он не представлял. Но все равно захотелось припасть к ногам доброго барина, разрыдаться и облобызать сапожки хромовые. Кому он нужен вне системы с такой-то рекламой? Чем на хлебушек заработает? Даже в «Шестерочку» охранником не возьмут.