Как-то майским вечером 1482 года она сидела в своём кабинете, расположенном напротив зала для переписки книг. Перед ней стояла запыхавшаяся девушка с растрёпанными чёрными кудрями, в заляпанном грязью белом платье. Эта девушка пришла пешком из Парижа, проделав путь длиной в двадцать пять миль, избегая людских взоров, питаясь ягодами и лесными яблоками. Только что она поведала ей ужасную историю, в которой фигурировали чёрных монах, королевский прокурор и палач.
— Луи совершенно не следит за своими людьми, — проговорила Катрин, дрожа от возмущения. — Ему удобнее на всё закрывать глаза. Ты уже третья девушка за год, которая прибегает ко мне из Парижа, моля о защите. Священнослужители доводят юных горожанок то исступления! Преследуют, угрожают. И вытворяют это не желторотые юнцы, которые недавно окончили богословский факультет, а вполне зрелые мужчины за тридцать. С возрастом и саном приходит чувство безнаказанности. Как хоть его зовут?
— Кого?
— Твоего гонителя, несчастное моё дитя. Посмотри на себя! На тебе лица нет. Сядь же в кресло. Это не допрос. Тебе известна его фамилия? Витери, Шампендаль, Демулен?
— Понятия не имею, сударыня, — призналась Эсмеральда. — Чёрный, гнусный монах-привидение. Он точно тень скользил за мной по улицам.
— Хорошо, не будем об этом говорить. Я вижу, что ты не готова обсуждать то, что заставило тебя покинуть Париж. Успокойся, согрейся, и потом поговорим, — видя, что гостья едва держится на ногах, Катрин встала из-за стола и, мягко положив руки ей на плечи, усадила в кресло перед камином. Настоятельница тихо ахнула, когда её взгляд скользнул по свежему рубцу на щиколотки девушки. Не нужно было никаких вопросов. Было видно, что это не укус собаки, и не случайный удар колеса телеги. — Я бы написала письмо кардиналу. Если бы я была моложе, я бы так и сделала. Когда-то я была исполнена веры в человеческое правосудие. Но я знаю, что от этого не будет толка. Кардинал и епископ только посмеются. Глупо ожидать целомудрия от старшего духовенства. Мужчина остаётся мужчиной, даже в сутане.
Слова настоятельницы обернулись потрясением для девушки, которая всё ещё воспринимала церковь как нечто грозное и таинственное. Катрин говорила о мерзких похождениях парижских священников как о чём-то обыденном. Ей были известны имена самых выдающихся развратников. Значит, она, Эсмеральда, не была единственной жертвой монашеской похоти?
— По словам звонаря, — сказала девушка, — в соборе Богоматери есть один достойный человек, его господин. Быть может, мне стоило попросить его о помощи? Он бы за меня заступился.
Катрин перекрестилась, и на мгновение её гладкое лицо просияло благоговением.
— Звонарь сказал правду. Архидьякон Жозасский один из немногих, кого не коснулся грех. Впрочем, я не должна кощунствовать. Есть церкви честные люди, и Клод Фролло в их числе. Правда, прихожан задевает его манера держаться. Он суров и надменен. Но именно он прислал к нам в монастырь свои медицинские учебники после того, как закончил коллеж Торши. Они были в прекрасном состоянии. Клод берёг свои книги. Благодаря ему я научилась правильно сушить и заваривать травы. Если мне удастся победить этот кашель, я напишу ему письмо, — Катрин склонила свою изящную голову, обрамлённую покрывалом. — Всё-таки я рада за мальчишку дез Юрсена. Бедняге несладко пришлось. Какое счастье, что ему попался достойный покровитель.
Катрин выпила ещё один глоток бесполезного отвара и вышла из кабинета, оставив измождённую гостью у огня. Несмотря на то, что она находилась в относительной безопасности, девушку начал бить озноб. Теперь, когда пропала необходимость сражаться за собственную жизнь, она думала о судьбе своего спасителя. Что с ним сделал епископ? Какие муки его ждали? Воображение рисовало девушке ужасные сцены, перед которыми блекла сцена у позорного столба. Она надеялась, что Квазимодо во всём сознался и, по крайней мере, избежал допроса в застенке Тортерю. Всё ради неё.
Щёки Эсмеральды вспыхнули, когда она вспомнила, как в своё время восторгалась храбростью капитана королевских стрелков. А ведь он не рисковал и не жертвовал, спасая её от похищения. Он был вооружён до зубов и в сопровождении своего отряда.
Эсмеральда не была до конца честна с настоятельницей, утаив некоторые детали своей истории, ограничившись полуправдой. Она не рассказала про убийство священника, и что оно было совершено руками звонаря. Катрин считала, что девушка выскользнула из собора посреди ночи, набросив плащ. Теперь этот плащ сох у камина. Ни одна из них не знала, что внутри капюшона были вышиты инициалы архидьякона. В их сознании Клод Фролло оставался святым человеком, а звонарь — его преданным слугой.
Когда настоятельница вернулась, неся свежее светло-голубое платье послушницы, она застала гостью горько рыдающей. Катрина решила, что это слёзы облегчения. Повесив платье на спинку стула, она погладила девушку по спине.
— Не сокрушайся, дочь моя. Все твои невзгоды позади. Ужин будет подан через час. Переоденься и ступай в столовую.
Дочь моя… Эсмеральда давно не слышала этих слов. Так её называла цыганка, воспитавшая её, герцогиня египетская. Ей не было сорока, когда она умерла. У неё была такая же гладкая кожа, как и у Катрин, только с бронзовым отливом, похожий разрез глаз и такая же осанка. Как и настоятельница, герцогиня была одновременно горда и великодушна. Не удивительно, что герцог убивался после её смерти. Значит, такая у Эсмеральды была судьба — переходить от одной названной матери к другой, не ведая родной.
Осушив слёзы, девушка переоделась, заплела волосы в косу и набросила на голову чистое, пропитанное ароматом лаванды покрывало. За последние несколько месяцев она отвыкла от уличной одежды. Если бы ей кто-нибудь показал её разноцветную юбку и расшитый золотыми блёстками пояс, она бы рассмеялась, не веря что ещё весной плясала в таком виде на соборной площади.
Рукава светло-голубого платья были немного длинны. Когда она их закатывала, взгляд её задержался на левом запястье, на том самом месте, где звонарь запечатлел свой единственный поцелуй.
========== Глава 7. Сувениры из Рима ==========
Епископский дворец был пропитан ароматом дорогого ладана, который Луи де Бомон заказал из самого Рима и который не использовали во время службы. Простой парижский люд не оценил бы таких изысканныx благовоний, и Луи берёг их для особых случаев, вернее, для себя. У него были запасы великолепного вина, которыми он делился только с самыми важными гостями вроде кардинала Бурбонского. Что поделать? Луи любил красивую жизнь, к которой ему было не привыкать.
Он вырос младшим сыном в знатной семье из Пуату. Его отец был кавалером де Брессюир, владельцем замка дю Плесси-Масе. Хотя титулы и владения перешли его старшему брату Тибо, Луи не мог пожаловаться на лишения. В отрочестве он был приставлен камергером к Карлу Седьмому, а после смерти короля продолжал служить его преемнику Людовику Одиннадцатому. Десять лет Луи провёл при дворе, окружённый роскошью и соблазном, одновременно изучая церковное право и науку изящного флирта. В нём вполне гармонично уживались набожность и сладострастие, делая его идеальным претендентом на роль епископа. Он всей душой верил в Бога, всемогущего, необъятного Бога, закрывающего глаза на мальчишеские шалости.
В свои тридцать шесть лет Луи был в расцвете сил и красоты. Епископские робы не скрывали прекрасного телосложения, а первые штрихи серебра на висках делали зелёные глаза ещё ярчe. В его облике не было ничего грозного, ничего внушающего трепет. Пробыв на должности епископа десять лет, он всё ещё казался обычным мужчиной, ради шутки нарядившимся в одеяния священнослужителя. Ему была присуща галантность придворного, нежели суровость канонника. Запугивать прихожан не входило в его обязанности. Это за него делали другие. Вообще он старался не делать того, что можно было передать другому. Только в крайний случаях он закатывал рукава, и то не выше запястья. Больше всего он не любил, когда его ставили перед фактом уже свершившегося скандала.