– Каким образом отстранение от школы будет лучшим решением для Айжи?
Он продолжил так, будто я ничего и не говорил.
– А потом мы сможем обсудить поиск наиболее подходящего плана обучения для мальчика. Может, ему лучше будет учиться в других условиях.
– Если вы говорите о каком-то отдельном обучении, можете забыть об этом. Айжа – один из самых умных детей в вашей школе. Да черт побери, пять минут назад он был самым умным человеком в этой комнате. Это факт. – Я кивнул головой в сторону папки, которую все еще сжимал в руках психолог. – Можете сами посмотреть.
Я встал и вышел, даже не попрощавшись. Дверь хлопнула за моей спиной. Айжа сидел на стуле напротив Джаггера. Я какое-то время разглядывал этого гигантского ребенка, а потом хлопнул сына по плечу:
– Вставай. Мы уходим.
Пока мы шли к машине, я почти слышал, как Динеш говорил мне на ухо:
– Отлично сделано, дружище! Вздрючь их всех. Давай пропустим по кружечке.
Нет, так бы он сказал, если бы я рассказывал о раздражающем меня коллеге или о Стефани в самый разгар нашего развода, но не про руководство школы его сына. Динеш сам бы так никогда не сделал. Он очаровал бы их своим почти незаметным британским акцентом и сгладил бы ситуацию быстрее, чем я успел сесть на стул.
Я не знаю, почему он хотел, чтобы я был опекуном Айжи. Ну, то есть единственная логичная причина – это то, что я жил рядом. Родители его жены, Кейт, с которыми она совсем не была близка, все еще жили в Ливерпуле, а Динеш и Кейт хотели, чтобы Айжа рос в Америке. А родители Динеша не позволили современному огромному городу Лондону изменить их веру в то, что их сын должен жениться на индианке, которую они выберут. Они перестали общаться вскоре после того, как он объявил о своей помолвке с Кейт.
Мы с Динешем познакомились в колледже, когда оказались в классе по изучению управления бизнесом, нас поставили работать вместе над одним проектом. Я уже был женат на Стефани, и меня потрясло, как и многих других, его беспечное отношение к жизни. Может, я ему завидовал. Но также меня быстро стала раздражать его манера спорить по поводу всего, что касалось нашего проекта. Мы ругались по поводу стратегии продвижения бренда несуществующей компании, которая делала готовые завтраки, мы руководили ей вместе, и, когда я уже думал, что вот-вот взорвусь от злости на его иррациональность, он рассмеялся, потрепал меня по плечу и сказал:
– Ты выиграл, друг. Пойдем пропустим по кружечке.
Для него все это было игрой. Спорить. Быть адвокатом дьявола. Сталкивать людей лбами, а потом так же легко их мирить. И пиво было решением в любой ситуации.
Четыре года спустя, сидя за очередной кружкой, он рассказал мне, что Кейт беременна, и шутил, что, раз я был шафером на свадьбе, я теперь вынужден буду стать крестным отцом его будущего сына, и если что-то случится с Динешем, я буду заботиться о ребенке. Мы чокнулись кружками, и я тут же забыл обо всем. Да что вообще могло с ним случиться, думал я? Он был неуязвим.
Совсем нет, как оказалось потом.
– Что у нас будет на ужин? – спросил Айжа, когда мы сели в машину. На секунду, могу поклясться, я услышал не его голос, а Динеша. У Айжи был только совсем легкий оттенок, маленькая часть наследия отца, которая всегда с ним, как монетка в кармане. А еще он иногда вставлял в свою речь словечки вроде «практически» или «непосредственно», из-за чего он кажется еще старше.
– Ужин? Какой еще ужин, Айжа? Ты влип по самые уши.
– Почему? Я же ничего не сделал.
– В смысле «ничего не сделал»? Ты хотел кого-то взорвать!
– Не кого-то, а школьную сумку.
– Ладно, сумку. Но так нельзя, Айжа. Тебя отстранили на три дня, а мне нужно на работу. Тебе нужно прекратить заниматься всем этим телекинезом со взрывами.
– Разрушением.
– Хорошо, разрушением. В любом случае, это надо прекратить.
Вместо того чтобы кивнуть, он просто уставился на меня.
– Но у меня же не получилось.
– Это не важно. Тебе нельзя об этом говорить. Это как в аэропорту. Нельзя говорить слово «бомба».
Я задним ходом выехал с парковки.
– А почему?
– Потому что бомбы опасны. – Я нажал на тормоз и повернулся к нему. – Они могут поранить людей. Много людей. И когда ты говоришь об этом или произносишь это слово – особенно в аэропорту, – люди пугаются и думают, что ты хочешь им навредить.
– Я не пытался никому навредить.
Я кивнул и потер подбородок.
– Я знаю. Я знаю, дружище. Просто тебе нельзя об этом говорить, только и всего.
Я нажал на педаль газа. Несколько минут мы ехали в тишине, а потом Айжа спрашивает:
– А что, если я говорю о видеоигре?
– Нет! Айжа, нет. Тебе нельзя говорить о взрывах. Это правило. Так надо. Точка. Понял?