Все дальнейшие годы, сколько мне приходилось рецензировать дипломных работ на мехмате, я всегда удивлялся, что уровень грамотности все падал и падал с каждым годом. Хотя мне казалось еще в студенчестве, что до края уже давно дошли.
Щи
Сестрица моя двоюродная рассказывала о времени, когда она наезжала как студентка-заочница в Москву. Хозяйка квартиры, у которой она всегда останавливалась, однажды пригласила ее на службу в какой-то центральный собор. И поскольку было интересно, то и пошла она вместе с хозяйкой в воскресенье. Народу — не провернешься. Через некоторое время стали передавать свечки с наказом поставить у какой-либо определенной иконы. Все было нормально, пока не передали свечку к иконе с очень странным названием. Сестрица говорила, что передают и бормочут что-то напоминающее «кислых щей». «Тут, — говорит она, — я сую дальше эту свечку и повторяю: «Кислых щей». И поплыла свечка дальше куда-то. А потом вторая с теми щами, потом третья. И все куда-то доставляются по магическому заклинанию о щах.» «Тут я, — говорит она, — спрашиваю свою хозяйку, что это за кислые щи. А та понять не может. Ну вот, вот, опять, послушай, тетя Клава, что это за щи такие! Та прислушалась и как давай смеяться, зажимая рот. Оказывается, Святых мощей это икона была. Обе мы заливаемся, остановиться не можем. Пришлось выйти со службы.»
Но на службу она-таки попала в другой раз все с той же тетей Клавой. И службу вел Патриарх. «И вот, — говорит эта убежденная атеистка и комсомолка, — все вдруг бух — и на колени. А что же я, буду еще, понимаешь, на колени бухаться? У меня чулки были капроновые — рвались в два счета. Все на коленях, а стоим только мы двое, Патриарх да я. И стою я очень недалеко от него. Так что он на меня уставился и смотрит. А я на него. И краснею как рак, но стою на своих двоих. И тут Патриарх усмехнулся, посмотрев на мои выпученные глаза и краску, и продолжил. А я больше походов в церковь не делала долгое время.»
* * *Еще одна ее же церковная история. Со своей мамашей, то бишь моей теткой, поехали они с экскурсионными намерениями в Литву. Только сами, безо всяких турбюро. Годы 1970е. Кто-то им сказал, что надо куда-то там доехать на автобусе, а потом пара километров — и будет чудесная интересная церквушка. А эти два километра вдоль опушки леса надо было шагать. И догоняет их телега, ну, правда, несколько более комфортабельная, чем российские телеги того времени, бричка, скорее. А на ней дедок, очень аккуратненький. Окликнул он их, спросил куда. Оказалось, что едет он в ту же самую церквушку. Так что посадил он их на телегу, и поехали, беседуя о том, о сем. А как приехали в церквушку, тут вокруг дедка хоровод начался: и ксендз, и прихожане. Ну и их как сопровождающих дедка усадили как почетных гостей в самом переди. Дедок оказался местным епископом. И приехал он провести службу. Так посмотрела моя сестрица на католическую службу вблизи. А в конце стали причащать и совать в рот облатку. «Вот еще, — говорит моя сестрица, комсомолка, патриотка и атеистка, — буду я всякую дрянь глотать. И тут дилемма у меня возникла, как сделать, чтобы не обидеть. И решила я, что в рот эту облатку возьму, а глотать не буду. Но кзендз, что совал облатки, сообразил что к чему и ничего совать мне не стал. Только руку сунул для поцелуя. Как же, стану я ему ее целовать, разбежался!»