Когда-то была наивная уверенность, что стоит ввести частника в медицину, как… То же относительно всяких ремонтеров и подобных. И в этой наивной уверенности не было уголка для мысли, что оттого, что кто-то стал частником, ни в голове у него ничего не добавилось, ни в ручках-крючках умения не прибавилось. И что если был разгильдяем, так ответственного отношения у него хватит не более, чем на полчаса.
* * *Элиты всех стран опасаются суровых мрачных революционеров, которые выведут на улицы озлобленный народ, который покрошит всю элиту. Такая опасность есть, конечно. Большей частью она приводит к дворцовым переворотам, когда верхушка элиты сдает дела, но куда она дальше отправится — это решение тех самых суровых, которые сами часть элиты, только нижняя. А чего надо бояться действительно, так это смеха. Когда появятся массовые политические анекдоты, когда народ будет рыготать над своими правителями, которые и сами с удовольствием будут рассказывать эти же анекдоты — вот это действительно конец всей элиты. Тогда народ не надо никуда выводить — он все свое время проводит на улице.
* * *Стоит только начать: «В России две», как хор подхватывает: «дураки и дороги». Это уже вроде как аксиома. Только это неверная аксиома. В любой стране был период паршивых дорог, даже там, где они раззамечательные сейчас. А что касается дураков, так я всегда говорил и продолжаю настаивать, что ум распределен по народам, народностям, по любым большим группам людей, довольно одинаково: процент дураков везде примерно один и тот же. Хуже того, чем выше уровень формальной образованности в группе, тем процентное содержание дураков относительно среднего уровня выше. Этому можно дать и чисто теоретическое обоснование: просто ограниченный человек, затратив все свои умственные способности на изучение чего-то специального, в остальных отношениях совершенно оказывается неразвитым, то есть дураком. И особенно это заметно, когда гражданин начинает пыжиться от достигнутых успехов. Этот же эффект хорошо заметен в среде новых богатеньких буратин.
Но если процентное содержание дураков везде одно и то же, то почему в одной стране это жуткая беда, а в других тоже дураки есть, но не оказывают они решающего влияния? А потому что в России умники боятся связываться с дураками, и не только умники, но и все. И так уж устроена наша культура, что кого боятся, того и «уважают» больше. А больше всего боятся, когда дураки действуют группой — а они обычно встречаются кучками. Стабильных союзов умников я никогда не наблюдал, а объединения дураков — сплошь и рядом.
О совках и говнюках
Регулярное обвинение кого-то в совкости меня всегда радует. Я — совок. Родился я совком и совком умру. И почему я совок? И что это значит? Воспитание я получил советское, хоть и не очень уверен в его советскости. Может, проблема не в советскости, а в чем-то другом. Но то, что то, что в меня было вбито в детстве, называется сейчас совковостью — это точно. Так что будем исходить из советскости. Помню, что первые полгода был счастлив, когда стал пионером. Правда, очень скоро таскать галстук мне не понравилось — я его начал пихать в карман, завязывая уже перед входом в школу, потому что иначе на входе стояли дежурные с училкой, которая вполне могла отправить домой за галстуком. Или за сменной обувью. И сейчас я галстуков не надеваю. И клятву пионерскую я не уважал. Почему-то еще с детства в меня было вбито мамой, что если я что-то пообещал, то обязан выполнить. А причины, почему не выполнил, должны быть очень серьезными. Поэтому все эти «торжественно обещаю» мне казались утрированными и дурацкими. Как позднее казались утрированными обожествление бюстов, знамен, гимнов и прочего. И сейчас то же самое. Но по-прежнему считаю, что свои обещания я обязан выполнять, Даже если бы мне хотелось забыть о них порой. Хотя никакими карами нарушение обещания мне не грозит. Кроме той, которую я сам на себя наложу. Совок, одним словом. Довольно типичный.
А кто не совок? Ну, понятно, новые-сверхновые русские — они не совки ни в коем случае. Ну, давайте пройдемся по олигархам. Фридман. Начинал свою карьеру как спекулянт театральными билетами. Уже тогда имел не-совковое мышление. Молодец! Слава ему, слава! Жена моя, купив в гигантской очереди туфли за 30 рублей и обнаружив, что они ей не подходят, продавала их за те же 30 рэ, хотя их с рук все продавали за 45–50 рэ. Вот же дура! Говорила, что как же она может их продать за 45, если купила за 30. Совок! А Фридман…
Ладно. Страдалец Ходорковский. Я таких, которые мне компостировали мозги всякими правильными фразами о любви к Родине и Партии, о том, как и что я должен думать — я их перевидел предостаточно, этих комсомольцев-вожаков. Которые в неофициальной обстановке сами говорили то же самое, что и я, но стоило появиться кому-то третьему, свидетелю, как тут же тон менялся и произносилось что-либо вроде: «Да как ты можешь о Леониде Ильиче такое?!!!» И вот приходит перестройка — и такой бывший комсомольский лидер, а ныне административный, потихонечку подгребает трехмесячную зарплату всего университета, подгребает и кладет в банк. Всякие там профессора-доценты-ассистенты суетятся: «Как же так? Опять задержали зарплату. Да и дали всего-ничего! А жить-то как?» А это новый великий русский администратор собирает деньги на каком-то счете для себя и нескольких хороших хлопцев. Накрутить чтобы. Но — лопнул тот банк. И трехмесячная зарплата пропала. «Ну, не получилось,» — философски заметил новый русский. И всё. Вот он — не совок! Он новой выделки. Аспирант мой разговорился с девочкой-подростком, дочкой секретаря сельского райкома. «А как ты стал аспирантом?» — «Ну, как, вот поработал немного с шефом, начало что-то получаться — он мне и предложил.» — «И что, ничего не заплатил?» — «Ничего.» — «Я б тебе поверила, если б ты был девочкой — расплатился собой. А так — что-то тут не то. У нас так не бывает. Может, у тебя лапа есть?» — «Нет лапы.» — «Ну, вот это ты точно врешь.» Вот эта 15-летняя тогда сучка — это не совок. Я не знаю, кем и чем она стала, но могу ручаться, что жила она в перестройку совсем не так, как жили миллионы совков. Вот она — новая русская, которая совков всегда презирала, и в пятнадцать лет, и в свои нынешние под сорок пять.