Он спустился по дороге вниз, к полотну. Ага, вот идет поезд. Он стал у полотна и весь подобрался. Вот он огибает поворот… Ну же, ползи скорее! Скорей! Он положил руку на пистолет, внутри у него что-то задрожало. Потом поезд прогрохотал мимо, серые и коричневые вагоны постукивали и позвякивали. Он крепко сжал пистолет, потом выдернул руку из кармана. Ну, Биллу этого не сделать! Ни за что… Вагоны скользили мимо, сталь скрежетала о сталь. «Сегодня я на тебе прокачусь, с помощью божьей». Все его тело пылало как в огне. Он колебался только секунду, потом, ухватившись, подтянулся кверху, влез на крышу и лег плашмя. Он пощупал карман; пистолет был все еще там. Впереди рельсы поблескивали в лунном свете и тянулись длинной полосой куда-то вдаль, туда, где он сможет стать человеком…
ПОСЛЕ НАВОДНЕНИЯ
Перевод И. Багрова
После наводнения у бедняков, живущих у реки, часто не остается ни кола ни двора, приходится все начинать заново.
Вода наконец сошла. По полю, увязая в грязи, шли трое негров — отец, мать, дочка, за ними на короткой веревке плелась изможденная корова. Вот они остановились на пригорке, переложили с плеча на плечо узлы с пожитками. До самого горизонта тянулись поля под толстым слоем ила. Девочка показала тоненьким пальчиком на залепленную грязью лачугу:
— Глянь, пап! Это ведь наш дом?
— Угу. — Мужчина в старом синем комбинезоне стоял, сгорбившись, на лице его застыла растерянность.
Все трое молчали, точно окаменев. Во время наводнения вода в долине поднималась футов на восемь, и сейчас все деревья, кусты, трава были желтые от глины. На земле запеклась корка, местами по ней паутиной побежали трещины. Над голыми полями гулял весенний ветер. Все казалось новым, незнакомым, как в день сотворения мира.
— Курятник снесло, — вздохнула женщина.
— Хлев тоже, — сказал мужчина.
Но горечи в их словах не слышалось.
— Куры, поди, все утонули.
— Угу.
— И дом мисс Флоры снесло, — сказала девочка.
На соседском дворе уцелели только деревья, дома будто и не бывало.
— О господи!
— Сами-то они где?
— Кто ж их знает.
Мужчина спустился с пригорка и в нерешительности остановился.
— Тут где-то дорога проходила.
Но сейчас никакой дороги не было, лишь застывшая рябь желтого ила.
— Том! — позвала женщина. — Гляди, что от наших ворот осталось.
Одинокий столб лежал наполовину занесенный илом. На нем, словно указатель, торчала ржавая петля. Том снял ее и зажал в руке. Зачем она ему, он и сам не знал. Подержав немного, бросил ее и сказал:
— Ладно, пошли. Посмотрим, что там у нас.
Хибарка стояла в низине, и грязь там еще не затвердела.
— Мэй, дай-ка мешок с известкой, — попросил он.
Шлепая по грязи, он обошел дом и посыпал землю. Когда он вернулся, мешок был почти пуст, остатки он вытряхнул на крыльцо. Известковая пыль, оседая, заблестела на солнце.
— Теперь небось быстрее подсохнет, — сказал он.
— Осторожнее, Салли, под ноги смотри! — крикнула Мэй дочке, — а то поскользнешься, упадешь. Слышишь, что говорю?
— Слышу, мам.
Ступеньки все унесло водой. Том на руках поднял жену и дочку на крыльцо. Они постояли у приоткрытой двери. Перед уходом Том запер ее. Впрочем, чего тут удивляться. Пол на крыльце покоробился, доски вздыбились. Стены снизу окрасились в желто-бурый цвет, сверху, как и раньше, были серыми. Дом стоял жутковатый, таинственный, казалось, вот-вот перед ними появится домовой. Замычала корова.
— Привяжи ее к перилам, Мэй.
Мэй медленно, с отсутствующим видом привязала корову.
Войти в дом сразу не удалось: заело дверь. Тому пришлось как следует приналечь плечом. В комнате было тихо, темно, пахло сыростью и илом. Окно покрыто грязью, лишь сквозь верхнее стекло пробивался скудный свет. На полу, под ногами, хлюпала илистая жижа. О наводнении напоминала и грязная полоса высоко на стенах. Комод лежал перевернутый, он разбух, точно утопленник. Кровать с уцелевшим матрацем, на котором нарос слой ила, была похожа на огромный гроб. В угол забились, точно ища защиты друг у друга, два искареженных стула.
— Пошли посмотрим, что на кухне делается, — сказал Том.
Печной трубы не было, но плита оказалась на месте.
— Стоит, целехонька. Почистим — и порядок.
— Точно.
— А стол-то где?