В далекую дофпрсовскую эру
читали мы
и площади,
и скверу.
Еще не поклонялись Глазунову,
а ждали слова —
слова грозового.
Карандаши ломались о листочки —
студенты,
вчетвером ловя слова,
записывали с голоса по строчке,
и по России шла гулять строфа.
Происходило чудо оживанья
доверия,
рожденного строкой.
Поэзию рождает ожиданье
поэзии —
народом
и страной.
53
Дмитрий Гулиа
И пришли мы к поэту
с Алешей Ласуриа,
и читали стихи,
где все было всему вперекор,
словно это пришло
молодое прекрасное наше безумие
на беседу
к всевышнему разуму гор.
Разум не оскорбляет безумия,
если он разум.
Дмитрий Гулиа слушал,
тихонько гранат надломя,
наблюдая за нами
открытым единственным глазом,
будто многое слишком
боялся увидеть двумя.
Что он видел открытым зрачком,
нас жалеющим так по-хорошему?
То, что сразу всех скал
не пробьет ни кирка,
ни кувалда
и ии долото?
Может быть, как безвременно жизнь оборвется Алешина,
и как я заживусь?
А что хуже — не знает никто.
Что он видел закрытым,
направленным внутрь
и в историю,
виноградарь духовный,
отец,
просветитель,
поэт?
Беспросветности нет,
если есть хоть светинка одна нерастоптанная.
* * *
Наверно, с течением дней
я стану еще одней.
Наверно, с течением лет
пойму, что меня уже нет.
Наверно, с теченьем веков
забудут, кто был я таков.
Но лишь бы с течением дней
не жить бы стыдней и стыдней.
Но лишь бы с течением лет
двуликим не стать, как валет.
И лишь бы с теченьем веков
не знать на могиле плевков!..
восьмилетний поэт
На перроне, в нестертых следах Пастернака
оставляя свой след,
ты со мной на прощанье чуть-чуть постояла,
восьмилетний поэт.
Я никак не пойму — ну откуда возникла,
из какого дождя,
ты, почти в пустоте сотворенная Ника,
взглядом дождь разведя?
Просто девочкой рано ты быть перестала,
извела себя всю.
Только на ноги встала и сразу восстала
против стольких сю-сю.
Ты как тайная маленькая королева.
Вы с короной срослись.
Все болезни, которыми переболела,
в лоб зубцами впились.
Я боюсь за тебя, что ты хрустнешь, что
дрогнешь.
Страшно мне, что вот-вот
раскаленпой короны невидимый обруч
твою челку сожжет.
Карандаш в твоих пальчиках тягостней жезла,
из железа — тетрадь.
Тебе нечего, если у ног твоих бездна,
кроме детства, терять.
Может, это спасение на беспоэтьи,
если, словно со скал,
прямо в пропасть поэзии прыгают дети,
заполняя провал?
Если взрослые пропасти этой боятся,
дети им отомстят.
Неужели Гомера нам выдвинут ясли
и Шекспира — детсад?
Дети — тайные взрослые. Это их мучит.
Дети тайные — мы.
Недостаточно взрослые мы, потому что
быть боимся детьми.
На перроне, в нестертых следах Пастернака
оставляя свой след,
ты вздохнула, как будто бы внутрь простонала,
восьмилетний поэт.
Ты рванулась вприпрыжку бежать по перрону,
но споткнулась, летя,
об уроненную на перроне корону,
вновь уже не дитя.
И с подножки глаза призывали на поезд
в жизнь, где возраста кет.
До свидания! Прыгать в твой ноезд мне поздно,
восьмилетний поэт.
краденые кони
Ш. Нишнианидзе
Травы переливистые,