который привёл бы к единой надежде
всемирный наш род.
Заманчив проект социального рая, но полная стыдь, всех в мире детишек усыновляя, своих запустить.
Глобальность порой шовинизма спесивей.
Я так ли живу?
Обнять человечество -
это красивей,
чем просто жену.
Я занят планетой,
раздрызган,
раскрошен.
Не муж -
срамота.
Свой сын,
если он позаброшен, -он брошен.
Он -
как сирота.
Должны мы бороться
за детские души,
должны,
должны...
Но что, если под поучительской чушью в нас
нету души? Учитель - он доктор, а не поучитель, и школа -
роддом.
Сначала вы право учить получите -учите потом.
Должны мы бороться за детские души -но как?
Отвратно игрушечное оружье в ребячьих руках.
Должны мы бороться за детские души прививкой стыда, чтоб не уродились ни фюрер, ни дуче
из них никогда.
Но прежде чем лезть с поучительством грозным
и рваться в бои
за детские души,
пора бы нам, взрослым,
очистить свои...
В 1972 году в городе Сент-Пол, штат Миннесота, я читал стихи американским студентам на крытом стадионе, стоя на боксёрском ринге, с которого непредусмотрительно были сняты металлические стойки и канаты. Внезапно я увидел, что к рингу бегут молодые люди - человек десять. Я подумал, что они хотят поздравить меня, пожать мне руку, и шагнул к краю ринга. Лишь в последний момент я заметил, что лица у них вовсе не поздравительные, а жёсткие, деловые и в руках нет никаких цветов. По залу пронеслось многочисленное «а-ах!», ибо зал видел то, чего не видел я, - ещё нескольких молодых людей, вскочивших на ринг сзади и набегавших на меня со спины.
Резкий толчок в спину швырнул меня вниз, прямо под ноги подоспевшим «поздравителям». Всё было сработано синхронно. Меня, лежащего, начали молниеносно и чётко бить ногами. Единственное, что мне запомнилось, - это ритмично опускавшаяся на мои рёбра, как молот, казавшаяся в тот миг гигантской, рубчатая подошва альпинистского ботинка с прилипшей к ней розовой обёрткой от клубничной жвачки. И ещё: сквозь мелькание бьющих меня под дых ног я увидел лихорадочные фотовспышки и молоденькую девушку-фоторепортёра, которая, припав на колено, снимала моё избиение так же деловито, как меня били. Мой друг и переводчик Альберт Тодд бросился ко мне, прикрывая меня всем телом. Актёр Барри Бойс схватил стойку от микрофона и начал орудовать ею, как палицей, случайно выбив зуб ни в чём не повинному полицейскому. Опомнившиеся зрители бросились на нападающих, и, схваченные, поднятые их руками, те судорожно продолжали колотить ногами по воздуху, как будто старались меня добить. Задержанные оказались родившимися в США и Канаде детьми бандеровцев, сотрудничавших с Гитлером, как будто фашизм, не дотянувшийся во время войны до станции Зима, пытался достать меня в Америке. Шатаясь, я поднялся на ринг и читал ещё примерно час. Боли, как ни странно, я не чувствовал. На вечеринке после концерта ко мне подошла та самая молоденькая девушка-фоторепортёр. Её точеная лебединая шея была обвита, как змеями, ремнями «Никона» и «Хассенблата».
- Завтра мои снимки увидит вся Америка. - утешающе и одновременно гордо сказала
она.
Возможно, как профессионалка она была и права, но мне почему-то не захотелось с ней разговаривать. Профессиональный инстинкт оказался в ней сильней человеческого инстинкта - помочь. И вдруг я ощутил страшную боль в нижнем ребре, такую, что меня всего скрючило.
- Перелома нет. - сказал доктор, рассматривая срочно сделанный в ближайшем госпитале снимок. - Есть надлом. Мне кажется, они угодили по старому надлому. Вы
никогда не попадали в автомобильную аварию или в какую-нибудь другую переделку?
И вдруг я вспомнил. Вместо рубчатой подошвы альпинистского ботинка с прилипшей к нему розовой обёрткой от клубничной жвачки я увидел над собой также вздымавшийся и опускавшийся на мои рёбра каблук спекулянтского сапога с поблёскивавшим полумесяцем стальной подковки, когда меня били на базаре сорок первого года. Я рассказал эту историю доктору и вдруг заметил в его несентиментальных глазах что-то похожее на слёзы.
- К сожалению, в Америке мы плохо знаем, что ваш народ и ваши дети вынесли во время войны. - сказал доктор. - Но то, что вы рассказали, я увидел как в фильме. Почему бы вам не поставить фильм о вашем детстве?
Так во мне начался фильм «Детский сад» - от удара по старому надлому.
С моего первого надлома по ребру я больше всего ненавижу фашистов и спекулянтов.