Продолжая целовать, Герман прижимал ее к себе все крепче. Но вдруг, словно обжегшись, одернул руку и отстранился. Юлька, не понимая, в чем дело, стала покрывать быстрыми поцелуями его лицо, спускаясь по шее к вырезу реглана. Царапала ногтями ткань, пробиралась пальцами ниже, к застежке джинсов.
Герман перехватил ее руку, сжав в ладони, и зашептал:
- Юль, все. Все. Перестань. Все, что было, прошло. Совсем.
- Что? – только и спросила она, чуть отдалив свое лицо от его. – Не глупи, ты же хочешь…
- Это не имеет никакого значения.
- Господи, ты о чем? – хохотнула Юлька и недвусмысленно двинула бедрами. – Ты хочешь, я хочу…
- Не хочу.
- Как это?
- Обыкновенно.
Юлька сглотнула и скатилась с его колен назад на диванчик.
- И что это значит?
- Только то, что все навсегда закончилось.
Она поморщилась, соображая, а потом ее красивое лицо исказилось усмешкой.
- Понимаю, - протянула она. - Тебя все еще мучит история с абортом. Да, это единственное, в чем я виновата перед тобой так, что не отмыться… но если я кого-то и вижу отцом своих детей, то только тебя.
- Да неважно все это, правда.
- Неважно? – ее брови взметнулись вверх. – Неважно? Это то, что я тебя люблю, неважно? Твое желание отомстить идет так далеко, что тебе плевать? Ведь ты же тоже любишь меня!
- Не люблю. Больше не люблю, - легко произнес Герман. Так, будто понял это очень давно, а не только сейчас, когда Юлька заявила ему обратное.
Она огорошено смотрела на него, ничего не понимая. И, когда вопрос с ее губ все-таки сорвался, он прозвучал, почти как если бы она была обиженным ребенком:
- Тогда зачем ты приехал? Ты же знал, зачем я тебя зову. Ты не мог не знать. Мы оба понимали, что будем мириться, а потом трахаться. Ты все бросил, оставил жену и примчался сюда ко мне! Зачем?
Герман пожал плечами.
- Не знаю. Попытался дружить, как ты предлагала.
Сказал и мысленно выругался. Порочный круг дружбы, навязанный ему повсеместно, пора было решительно разрывать.
- Господи! Я два месяца таскалась к тебе пить чай – по-твоему, потому что дружила? Я Эгембердиева у тебя на глазах соблазняла, чтобы ты прочувствовал, каково мне смотреть на тебя и эту твою! Ну не могу я без тебя!
- Между прочим, Руслан – нормальный мужик. Присмотрелась бы, а?
- Это ты мне сейчас советуешь? Гера! С тех пор, как мы разошлись, не было у меня никого, слышишь? И я даже почти перестала ревновать тебя к твоей жене – вот, до чего я дошла! Мне просто больно и… И я рассчитывала на то, что она – временное явление.
- Знаешь, мне кажется, мы оба в чем-то просчитались… Я пойду. Ты права, мне не нужно было приходить. Но так уж получилось.
Юлька побледнела, взгляд ее сделался пронзительным, каким-то незнакомым, у нее никогда не было такого взгляда.
- Гера, ты же навсегда уходишь, да?
- Да, - Герман поднялся.
- Тогда удовлетвори мое любопытство. Ты просто меня разлюбил? Или, и правда, любишь свою ветеринаршу?
- Любопытство сгубило кошку… - Герман задержался на пороге комнаты. – Я благодарен тебе за все. Правда. Не провожай.
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь, и сбежал по ступенькам, не дожидаясь лифта.
Ему казалось, он едет до невозможности долго. Гнал по вечернему городу и рявкал на каждое зажигающееся окно. Эти чертовы окна были виноваты в том, что Дашка его отпустила из дома. Не просто отпустила, еще и собрала в дорожку. Только что до цвета трусов в своих рекомендациях не дошла. Другая бы на ее месте сцену закатила, а эта!..
Сейчас он придет домой и скажет ей обо всем. О дружбе, их браке и значении секса. А еще о том, что на абрикосы у него аллергия.
В отличие от многих других, в окнах его квартиры было темно. Это озадачивало, и Герман, влетев в дверь, заорал: