Выпив кофе и съев почти все конфеты – у Али глаза полезли на лоб, – Пашуля лениво принялся открывать коробки.
Там была обувь. Не просто обувь – сказочная обувь! Лаковые туфельки с бантиком, замшевые туфли с золотой пряжкой, голубые босоножки с тонкими ремешками, зимние полусапожки на молнии, демисезонные с кнопками сбоку.
Невиданная красота и элегантность.
– Чего застыла? – небрежно спросил Пашуля. – Меряй, внученька! – и захохотал тоненьким голосом. Смех его был одновременно похож и на детский плач, и на куриное кудахтанье.
Аля с испугом посмотрела на Софью Павловну.
Та одобряюще положила руку ей на плечо:
– Конечно, меряй!
Все пришлось впору. Немножко жали замшевые туфли с пряжкой, но Аля смолчала.
Отказываться от этой красоты, от этого невозможного счастья было выше ее сил. Хотя и было неловко.
– Все не потяну, – объявила Софья Павловна. – Берем черный лак, они практичнее, чем замша, и босоножки берем – впереди лето. Ну и сапоги – куда деваться?
– А верх, Пашуля! Принес?
Пашуля молча ткнул носком ботинка в чемодан.
– Аля! Открывай! – приказала Софья Павловна.
Аля, красная от смущения и возбуждения, щелкнула замком чемодана.
Там лежала дубленка. Нет, не так – там лежало чудо. Чудо было бежевым, нежным, как кофейная пенка. Замшевое чудо, отороченное коричневым мехом.
– Ну что застыла? Надевай! – приказала Софья Павловна.
Аля надела. Дубленка была чуть великовата в груди и длинновата в рукавах.
Аля до смерти перепугалась, что Софья Павловна от нее откажется.
Но пронесло – выручил манерный Пашуля.
– В самый раз, – пропел он, – меньше не надо, растет ведь еще. Не каждый же год покупать.
– Не каждый, – согласилась Софья Павловна. – Иди, Аля, к себе. Мы сами тут разберемся.
В комнате Аля села на диван и задумалась. Теперь понятно. Павлуша этот спекулянт, торговец. Вещи вынес из-под полы. В Клину на их улице жила Тамара, спекулянтка. Она ездила в Москву и привозила оттуда вещи, а потом продавала «втридорога», как говорила бабушка Липа.
Тамару презирали, осуждали, но мечтали с ней подружиться. Все было сплошным дефицитом – и детские колготки, и нижнее белье, и мужские рубашки, и косметика.
Мама Тамару не осуждала, говорила, что хлеб у нее не дай бог: собрать денег, ранним утром, шестичасовым, поехать в Москву, целый день душиться в очередях, тащить это все на себе. А дальше продать и не попасться милиции. Впрочем, и милиция тоже одевалась у Тамары, жена участкового тоже с ней дружила.
Но все равно работа опасная – не дай бог, и тюрьма.
А баба Липа ворчала и возражала маме:
– Всех ты, Анютка, жалеешь! Сволочь Томка твоя! Сволочь и спикуль – дерет три шкуры, а эти дуры и рады последние деньги ей нести.
Павлуша – тоже спекулянт, но вещи у него потрясающие. У Тамары таких не было. Но все наверняка страшно дорого. Особенно дубленка. Скорее всего, дубленку бабушка не возьмет. И правильно сделает – куда Але дубленка? Что она, дочь космонавта или балерины Большого театра?
Дубленку она переживет, походит в своем старом пальто. Главное, чтобы Софья Павловна не отказалась от лаковых туфель и зимних ботинок.
Но та ни от чего не отказалась. Хлопнула входная дверь, и она позвала Алю в комнату. Пашули уже не было, а вот коробки с обувью остались, и дубленка тоже. Вальяжно и беззастенчиво она раскинулась на спинке кресла, словно ожидая новую хозяйку.
Аля пожирала глазами дубленку – поверить в это было невозможно.
– Все взяла, – устало проговорила Софья Павловна. – Денег, конечно немерено. Пашка жулик, но куда деваться? Видишь, со всем уважением – с доставкой на дом! Да ладно, выкрутимся, не впервой! – беспечно заключила она.
Аля с трудом сглотнула.
– Спасибо. Большое спасибо. – Она запнулась, не зная, что сказать.
– Не переживай. Пришло время отдавать долги. Меня и так не было слишком долго.
Платья, пошитые Стефой, оказались немного чудными, но бесспорно красивыми. Их было четыре – два летних, пестрых и ярких, одно теплое, из сиреневого джерси, отороченное кремовым кружевом, – «Это в театр», – оценив, строго сказала Софья Павловна, – и одно из плотной, немного жестковатой ткани – весна-осень, как объяснила Стефа. На голубом, нежном фоне расцветали крохотные подснежники. Плиссированная юбка и белый лаковый поясок – это какое-то чудо!
– Деньги отдам в следующем месяце, – сказала Софья Павловна. – Как раз придут. Ну ты знаешь!
– Конечно, Соня, конечно! Даже не думай и не беспокойся, не о чем говорить.