— Здорово! — тихо сказала Лидия Васильевна. Толоконников не расслышал, потому что пылесос буквально надрывался.
— Наверное, это «Вихрь», — громко сказала Лидия Васильевна. — Он самый мощный и поэтому самый шумный.
— Выпьем! — предложил Толоконников.
— Тебе больше не надо! — запретила Лидия Васильевна. — А то от тебя и так толку на грош!
Но то ли песня разобрала Толоконникова, то ли водка подействовала, но он вдруг осмелел, подумав при этом, что если сейчас же не переступит грань, которая отделяет его от настоящего мужчины, то и перед женщиной стыдно, и вспомнить про это будет еще стыднее. Он кинулся на Лидию Васильевну, как коршун на добычу, и стал ее целовать.
— Ой, господи! — Она сердито высвободилась. — А ты еще хотел принять! Отстань ты от меня, что ты, с цепи сорвался? — И, будто прочтя его мысли, сказала: — Это тебе для форсу ведь. Так ты и так можешь потом хвастать, что вот была у тебя в Крушине мировая баба…
Толоконников, раскрасневшийся и вспотевший, смущенно отодвинулся и пересел на стул.
— Ты что? — улыбнулась Лидия Васильевна. — Обиделся? Скажи пожалуйста, какой ты…
— Ты меня не дразни! — пригрозил Толоконников. — В тихом омуте…
— А может, я только чертей и уважаю!
Толоконников понял ее слова по-своему, встал и объявил громко, как на собрании:
— Давай лезь под одеяло! — и стал снимать пиджак.
— То ты тихий, то ты хам! — передернула плечами Лидия Васильевна.
Толоконников налил себе еще водки, но, боясь опьянеть, пить все-таки не стал и начал расшнуровывать ботинки.
— Ну что ты со мной как с женой обращаешься! — с укором сказала Лидия Васильевна.
Толоконников не понял, что она имела в виду. Он стоял без пиджака, в мятых носках и понуро наблюдал, как Лидия Васильевна поднимается с постели и поправляет прическу.
— Мне пора!
— Вот беда! — с горечью признал Толоконников. — Раз в жизни решился, так ты уходишь! И правильно делаешь!
— Понимаешь, мне действительно пора, — слабо утешила женщина.
— Правильно, уходи! — повторил Толоконников. — Целоваться я не умею, и ни черта я в жизни не знаю, кроме того, как возводить мосты над естественными и искусственными препятствиями. Только ты меня не жалей. Ты меня лучше возненавидь! Тогда я человеком себя почувствую, красивая женщина меня ненавидела за то, что я к ней полез!
— Иди сюда! — позвала Лидия Васильевна.
Толоконников опять не понял.
— Занавеску задерни! — сказала Лидия Васильевна. — Все-таки темнее будет.
А потом он лежал с ней в постели, а в коридоре надсадно гудел пылесос «Вихрь» и кричали, переругивались горничные, все это было слышно, свет проникал сквозь тонкие занавески, Толоконников видел свою щуплую безволосую грудь и с тоской, боясь признаться в этом самому себе, ясно ощущал, что все это не то, что все это хуже, чем дома…
— Ты сегодня уезжаешь? — заговорила Лидия Васильевна. — Покурить у тебя нету? Хотя ты, конечно, некурящий…
— Но ты понимаешь… — начал было оправдываться Толоконников, и от мысли, что он сегодня уедет, ему вдруг стало на душе легко и радостно, но Лидия Васильевна не дала договорить:
— Ну и выкатывайся!
— Чего ты так?
— Так! — сказала Лидия Васильевна, и Толоконников на этот раз понял, что она раскусила его, потому что умнее.
— А билет ты хоть закомпостировал? — практично спросила женщина.
— Трудно, что ли?
— Дай мне трубку!
Толоконников дотянулся до телефона, снял трубку и передал Лидии Васильевне.
— Город тут через восьмерку. — Она набрала восьмерку, потом еще какой-то номер и спросила: — Алло, вокзал? Мне Степанчикова… Я обожду… — и шепотом сказала: — Его сын у моего тренируется.
— А твой кто? — также шепотом спросил Толоконников.
— Тренер по боксу!
«Определенно, прибьет! — подумал Юрий Сергеевич. — Все это плохо кончится». — И вслух добавил: — Слушай, не надо! Я сам достану.
— Это Степанчиков? — Лида вынула из-под одеяла полную загорелую руку. — Это Лида Васильевна. Ну как жена? Маринует? Нет, я соленые больше… Слушай, тут мне нужно один билет на скорый до Москвы, билет-то есть, плацкарту нужно… Он к вам от меня подойдет… Ага… Конечно хахаль… Ладно, спасибо… Передам… Мы с мужем придем к вам на грибы… — Повесила трубку и сказала Толоконникову: — С билетами устроилось.
— А тебе ничего… если муж…
— Это мое дело… Но вот если бы он тебя сцапал… Налей мне, или не стоит, дай конфетку… Или обожди, я дочке позвоню…
— Неудобно! — застеснялся Толоконников. — Потом позвонишь!
— Сейчас! — поправила Лидия Васильевна. — Тут дочке должны были достать географию. Прозевали мы с ней учебник. — Она набрала номер. — Любочка? Это я… Достали тебе географию? Вот черти… Папа пришел?… Скажи, я скоро… Я в гостинице, за бумагой ходила… Гриша, это ты?… Сейчас мне ее принесут, и я приду… — Она повесила трубку и порывисто прижалась к Толоконникову. — Дурошлеп ты… Со мной можно счастливым быть… Мы с мужем знаешь как счастливо жили, а потом он руку потерял…
— Как — потерял?
— В катастрофу попал, на железной дороге, все на свете бывает, и характер у него… очень изменился характер… Встань, отвернись, я одеваться буду…
Но теперь Толоконникову вдруг не захотелось, чтобы она уходила, потому что с ее уходом исчезало из жизни что-то другое, где-то тягостное, ненужное, но в то же время мучительное и притягательное. Он обнял Лидию Васильевну и стал говорить, говорить, слова сами собой получались, и больше никогда в жизни не будут у него получаться такие слова:
— Лида, славная ты… я вот встретил тебя… и не выходит у нас… а вдруг, дорогая ты… ты хорошая… я точно знаю… хорошая, только все мы дураки, все нам чего-то нужно, чего у нас нет… никогда мы больше не встретимся, а могло бы нам быть хорошо…
— Пусти, я пойду! — резко оборвала Лидия Васильевна. — А то мне расхочется уходить, а вот это уже ни к чему!
Она быстро оделась, сказала коротко: «Спросишь Степанчикова» — и ушла, даже не оглянулась, только взяла со стола розовые и синие рулоны, а Толоконников даже не смог вдогонку хоть помахать ей, потому что лежал голый, а встать голым стеснялся.
Когда она ушла, Толоконников оделся, вынес в туалет остатки еды и еще недопитую бутылку, все это кинул в картонную коробку, на которой было написано: «Шоколад „Слава“» и которая заменяла мусорную корзину.
Затем Толоконников сдал номер и отправился на вокзал. По дороге на маленькой боковой площади он увидел разноцветные вагончики и брезентовые палатки, оклеенные афишами с надписью «Цирк». Возле одной из палаток стоял лилипут и держал на привязи бурого медведя. Медведь поднял глаза, быть может, узнал Толоконникова, во всяком случае, ему показалось, что он прочел бурые медвежьи мысли:
«Хорошо бы сейчас в лес, только в такой лес, где ни охотников, ни дрессировщиков, ни добрых лилипутов…»
На вокзале Толоконников разыскал комнату Степанчикова, но его в ней не оказалось. Толоконников сунулся было в кассу, там его обсмеяли, мол, на почтовый — пожалуйста, а на скорый — ишь чего захотел…
Толоконников вернулся в комнату Степанчикова, в ней по-прежнему не было хозяина, но зато сидел на его месте мрачный мужчина в спортивном свитере, и, конечно, Толоконников сразу заметил — нет у мужчины левой руки.
Юрий Сергеевич пожалел, что не уехал почтовым поездом.
— К Степанчикову? — грубо спросил однорукий. — Билеты доставать по блату?
Конечно, это был муж Лидии Васильевны, конечно, подумал Толоконников, он уже все знает и сейчас одной оставшейся рукой набьет ему, Толоконникову, морду, и, между прочим, правильно сделает.
— Этого Степанчикова я ненавижу за то, что он склочник! — продолжал боксер.
— А зачем тогда пришли? — робко спросил Толоконников.
— Мне тут надо одному типу шею свернуть! — Однорукий показал, как будет сворачивать: повернет набок — и кряк…