Заяц и конфета подоспели вовремя. Пальцы уже ухватили Верховного Конфетриона, властелина целого мира, и потянули его вверх.
— Цепляемся! — закричала старая конфета и изо всех сил прижалась к краю холодной блестящей мантии, спадающей со спины правителя.
Заяц тоже уцепился за медальку, которую крепко сжимали грязные пальцы с обгрызенными ногтями, зажмурился и... сорвался вниз, на что-то теплое и мягкое.
Рука и половина Верховного Конфетриона исчезли. Вокруг не было никого, только море света. Свет был тихий и ласковый, он расплывался вверху, слева, справа. Заяц и конфета оказались на чем-то пушистом и белом.
— Иго-го! Скачу-скачу!
И вслед за этим из-за тонких белых волосков стало подниматься что-то огромное, потом это что-то повернулось к ним и...
— Лошадка! — в один голос закричали Заяц и конфета. Они видели ее на обертке одной жительницы Конфетриона.
— Фр! — сказала огромная лошадиная голова, а добрые стеклянные глаза уставились на нежданных гостей. — Кто вы?
— Я Заяц, а это «Буревестник».
— Иго-го! — закивала она головой. — А меня с конфетами внутри подарили мальчику Васе, и он съел почти все и сломал мне молнию!
«Кли! Кли! Кли!» — вдруг послышалось в вышине.
— Это... — прошептали изумленные Заяц и «Буревестник».
— Птицы! — закончила за них лошадь.
— Ты помнишь слова? — спросила конфета и закашлялась.
Тогда Заяц посмотрел на прекрасных белых птиц и закричал:
— Кли! Кли! Кли!
К ним тотчас спикировала одна из них. Огромные красноватые лапы с перепонками опустились рядом с лошадкой.
— Спасите нас, — попросили шоколадный заяц, «Буревестник» и лошадка. — Мы не хотим, чтобы нас сломали и испачкали. Не хотим служить в Конфетрионе.
— Ну что ж... — Прекрасная птица, казалось, на секунду задумалась над чем-то...
— Мама! Мама! Мои КОНФЕ-Е-Е-ТЫ!
Добрая лошадка, шоколадный заяц и старая конфета не произнесли ни слова. Лошадка даже боялась шевельнуться, ведь внутри нее осталось еще много жителей. А в ее огромном стеклянном глазе, как в зеркале, отражался Вася, который никогда не мыл руки и вечно грыз ногти. А теперь он бежал к ним со всех ног.
Только мальчик становился все меньше и меньше. Вот он превратился в крохотную точку.
— Иго-го...
Шоколадный заяц, старая конфета и лошадка смотрели вперед. Крепко держа за уздечку, их нес огромный альбатрос.
— Ой! У тебя ухо растаяло! — воскликнула старая конфета.
Заяц поднял лапку и потрогал свое ухо. Под горячей фольгой шоколад стал совсем мягким и липким. Заяц, однако, помял ухо лапой, придав ему прежнюю форму. Под порывами прохладного ветра ухо снова стало как ухо.
— До свадьбы заживет... — проговорил шоколадный заяц.
Так они летели вперед.
Огромный светящийся шар впереди опускался все ниже и ниже.
На фольге шоколадного зайца оранжевые отблески шара сначала были красными, потом розовыми, бордовыми, а потом и вовсе исчезли.
— А когда мы долетим до конца, мы ударимся о стену мира? — спросила старая конфета. — Я во сне всегда ударялась о край мира.
— Нет, доверяй глазам! Кли! Кли! — раздался спокойный голос буревестника. — Они видят только преграды!
— Иго-ОГО! Сам придумал? Скачу-скачу! — Лошадь продолжила перебирать в воздухе ногами, ей казалось, что так они будут лететь быстрее.
Буревестник ответил не сразу.
Он как раз поймал восходящий поток и теперь парил, расправив свои огромные крылья!
— Одна чайка рассказала...
«Я знаю, в вашем сердце есть...». Виктория Фролова
Теперь, когда я знаю всю историю ее жизни, я часто представляю ту короткую летнюю ночь. Молочная серость сумерек, деревянный дом с левой стороны улицы, штакетник, темная волна фруктовых деревьев, небольшое окно. Семнадцатилетняя девушка с черными косами лежит в постели, шепотом повторяя заученные слова: «Я вас люблю, к чему лукавить?»
Наверняка стул с длинным, аккуратно разложенным платьем стоял рядом с постелью. Я представляю, как ей хотелось встать и потрогать тонкую марлю, окрашенную свекольным соком и накрахмаленную с вечера: засохли ли складки? Но за окном нерушимая тишина. Все живое замерло в миге абсолютного покоя. И она лежит, смотрит в ясность грядущего, а пальцы перебирают косы в такт пушкинскому ритму и биению сердца: